Спартанец
Шрифт:
Возможно, тебе и пришлось смиряться со мной и терпеть меня в течение всех этих лет, прожитых вместе, Лахгал, с мыслями только о получении свободы.
Но я любил тебя, и ты не может отрицать искренности моей привязанности. Скажи мне, мой юный друг, я когда-нибудь причинил тебе боль? Разве я не помогал тебе всеми возможными способами? Разве ты не был частью моей жизни, моих планов, моих мечтаний? Конечно, ты вводил меня в заблуждение, позволив мне поверить, что ты также любил меня.
Лахгал смотрел на сломленного человека, жизнь которого сейчас,
Его слова звучали искренне, Лахгал почувствовал, как жалость прокралась в его сердце, но желание отмщения завело его в такую даль, откуда не может быть возврата… И он ответил, используя только слова хитрости и коварства. Павсаний ушел, сожалея, что вообще приказал его убить.
Царь вернулся в Спарту ближе к вечеру, думая о том, как ему связаться с Клейдемосом. Поглощенный этими мыслями, он сначала и не заметил пятерых эфоров перед воротами на Амиклы в окружении приблизительно двадцати вооруженных людей.
Когда он подъехал ближе, то понял, что они ждут его. Эфор Эписфен, стоявший позади остальных, сделал жест, и Павсаний понял, что это конец. Он пришпорил коня, пытаясь скрыться, но копье, брошенное одним из воинов, поразило животное в бок. Конь тяжело упал на землю вместе со своим наездником.
Павсаний рухнул в пыль. Он быстро вскочил на ноги и побежал, его преследователи бежали за ним по пятам. Он был уже около акрополя, растерянно оглядываясь в поисках того, кто мог бы предложить ему убежище. Но все взгляды, которые увидел он, были либо враждебные, либо безразличные, все двери оказались закрытыми для него.
Он нашел убежище в Доме Бронзы: никто не осмеливался осквернить это священное место. Он заперся, задыхаясь, и пошел в угол, чтобы присесть.
Эфоры, не смея войти и арестовать его, забили и забаррикадировали все двери и разобрали крышу. Там и оставался царь, в течение многих дней, мучимый жаждой, под палящими лучами солнца, страдая от голода. Его враги наблюдали за ним безразличными глазами, устроившись на голых балках перекрытий крыши, в ожидании его смерти. Поздно ночью было слышно, как он кричал и ругался.
Потом все стихло.
Эфоры поняли, что священное место будет, тем не менее, осквернено, если он умрет здесь. Поэтому они решили открыть двери и вынести царя наружу, пока он еще жив. Они выволокли его на внешний двор. Дрожа от лихорадочного состояния, он вращал остекленевшими глазами, наполненными ужасом, во ввалившихся глазных впадинах.
Брошенный в песок, Павсаний пытался поднять свою невесомую, бесплотную руку, чтобы проклясть их всех, но силы покинули его, и он упал на спину, испуская последнее дыхание.
Таковы были предсмертные муки и смерть того, кто разбил армию Великого царя при Платеях.
ГЛАВА 7
Святотатство
Собравшиеся эфоры и старейшины сначала решили, что тело Павсания следует бросить в горный поток Кеадской пропасти,
Его смерть уже сама по себе была достаточным наказанием, а его останки должны быть достойно похоронены, с почестями, соответствующими его званию и заслугам.
Предложение эфора оказалось мудрым, и таким образом, Павсания похоронили в его доспехах и с его оружием, на том самом месте, где он испустил свое последнее дыхание.
Но призрак Павсания продолжал, тем не менее, в течение многих ночей тревожить Спарту. Некоторые настаивали на том, что поздно ночью в Доме Бронзы все еще можно было слышать ужасающие крики, другие утверждали, что сразу же после заката в седьмой день каждого месяца, из его могилы раздавался глухой металлический шум, словно он ударял своим оружием по ее стенам.
Было принято решение вопросить оракул в Дельфах, был дан следующий ответ:
Тело украдено
У бронзоводомной богини.
Успокоят божественный гнев
Два тела, отданные взамен.
Длинными были обсуждения в Доме Совета, где толковали этот ответ.
Некоторые предлагали принести в жертву пару илотов; другие возражали, что смерть нельзя добавлять к смерти, возмещение должно быть сделано в другой форме.
В заключение они решили изваять две статуи, которые будут посвящены храму; таким образом, эфоры и старейшины вообразили, что смогут укротить гнев богов двумя безжизненными фигурами, выкованными человеческими руками.
Больше никто не говорил и не вспоминал об этих событиях, их отголоски со временем совсем затихли, потому что человеческому разуму свойственна забывчивость, но было предсказано, что кровь царя накличет на город проклятие.
Лахгал исчез точно так же, как появился, более о нем никогда и ничего не было известно. Клейдемос, не зная деталей всего заговора, приготовился к худшему, когда он узнал, что Павсаний укрывается в Доме Бронзы, но никто и никогда не появлялся, чтобы разыскать его, никогда его не спрашивали ни о чем.
Его единственным столкновением с эфорами оставался отчет о его поведении во Фракии, подтвержденный людьми из четвертого батальона, которые с тех пор уже вернулись в Спарту. Его имя пользовалось огромным престижем, что защищало и избавляло его от унизительных расследований, его слова, как слова воина, было достаточно для властей.
Тем не менее, эфоры не выпускали его из своего поля зрения, стараясь найти любой признак вины или тайного сговора. Его близкие отношения с Павсанием и время, проведенное среди илотов, навсегда сохранили подозрительность и недоверие города, независимо от безупречности поведения сына Аристарха.