Спасения нет
Шрифт:
— Ох, дружище, этот крючок не ловит. И никогда не ловил. А уж теперь я об этом как следует позабочусь.
— Значит, человек. Продвинувшийся дальше, чем встречавшиеся нам группы исхода.
— Что, не подготовился? Не сочинил внушительного монолога? Ага, вижу: ты, прежде чем отключить червоточину, отправил обо мне сообщение.
— Анклав возликует, узнав о том, что есть существо такого масштаба.
— Только врать и умеешь. И, учти, никакого конца времен не будет. Теория циклической вселенной — полная фигня.
— Какой человеческий взгляд!
— А, ну
— У меня есть для тебя сообщение.
— Знаю. Уже вытянул, прямо из глубины твоей святой души. «Принесите мне свои жизни вместе со всеми охреневшими последователями и тыды и тыды и тыпы».
— Оно пришло из будущего. Послано нам, потому что Бог знает, что наше странствие будет успешным, приведет нас к Нему. Ни ты, ни я не уйдем от божественного предназначения. Кольцо замкнуто и вечно.
— Хорошо поговорили. А теперь сдохни.
Лондон
3 июля 2204 года
Два дня паника живущих под земными щитами выливалась в марши протеста, бунты и насилие. Все это было направлено на коконы — их большей частью сжигали, иногда рубили на куски, а иногда попросту сбрасывали с высоких зданий под ликующие вопли собравшихся на улице зрителей. Был установлен комендантский час, позже для самых агрессивных городов ввели закон военного времени, вовсе запрещающий выход на улицу.
Гвендолин следила за новостями кое–как, большей частью выходя на публичные каналы и более правдивые сообщения своего глобального политического комитета, а иногда разглядывая столбы дыма в неподвижном воздухе Лондона. Отрываясь от этих занятий, она помогала Горацио ухаживать за Криной. Безрезультатно, разумеется: они никак не могли прекратить процесс окукливания. К-клетки полностью завладели телом, перестроив его по устрашающе нечеловеческому плану. Но они хоть утешали ее как могли, когда она в эти мучительные двое суток изредка выплывала в сознание: успокаивали, заверяли, что свяжутся с ее родными, обещали, что после завершения процесса никто не потревожит ее кокона.
Эти разговоры давались Гвендолин достаточно тяжело: ей пришлось обратиться к глубочайшим резервам терпения и твердости — тем, что приберегались для самых дорогих из умирающих родственников. А эту женщину она знала не больше недели. Еще тяжелее было оттого, что Крина не испытывала боли. Луи, с которым Гвендолин изредка связывалась, подтвердил: первым делом кокон создает железу, выделяющую антидепрессант, так что жертва претерпевает изменение в неестественном спокойствии.
Под конец Гвендолин не выдержала и в последние часы оставила Горацио утешать Крину, как сумеет. А сама засела в полутемной гостиной, пила кофе с коньяком (не пожалев коньяка) и презирала себя за слабость. Не решалась выходить на новости, гоняла старые музыкальные записи и старалась ни о чем не думать — тем более о предстоящем выборе.
Лондон наконец успокоился. Из ее высоких окон виднелись лишь несколько пожаров. Власти понемногу восстанавливали контроль над улицами.
Где–то перед рассветом высветилась иконка Луи.
— Привет, мам, как ты там?
— Пьяная. Несчастная. Боюсь. Скажи еще раз — окукливание не заразно?
— Не заразно. Только если у тебя нет К-клеточных имплантов. Хотя на Земле были случаи, когда агенты оликсов обездвиживали людей нейроблокаторами, после чего вводили К-клетки в…
— Не надо! Не сегодня, милый. Просто… новых плохих известий я не выдержу, понимаешь?
— Ну и ладно. У меня для тебя хорошая новость.
— Охрененное спасибо!
— Мама!
— Да. Извини. Какая новость, милый?
— Через десять минут жди гостя. Я беззастенчиво воспользовался своей фамилией и напомнил кое–кому о старых долгах. Он принесет двадцатисантиметровый портал.
— И на что мне двадцатисантиметровый портал?
— Он от нашей «Службы поддержки в чрезвычайных ситуациях». Подвяжется к двухметровому прямоугольному порталу и доставит тебя прямо в Гринвичскую высотку. Оттуда один шаг до Нашуа, мам. Вы с папой в одну минуту попадете в безопасную систему Кормы.
— Это… просто сказка. Спасибо тебе, милый.
— Только много с собой не берите, хорошо?
— Луи… милый. Не знаю, сможем ли мы этим воспользоваться.
— Что?
— Послушай меня, дорогой. Здесь так много людей. Что они будут делать?
— На крайний случай есть план и для них, мама. И ты сама знаешь, что спрашивать не положено.
— Знаешь, ей было страшно, несмотря на все седативные, которыми ее накачали эти гады. Что за ужас? Лежать, следить, как чужие клетки поедают твое тело, понимать, что вата, в которую закутаны мысли, — от изнасиловавших твою кровь химикатов. Но она им не сдалась. Она была слишком сильной.
— О господи, мама! Просто используй портал, ладно?
— Ладно. Но что с остальными? Нельзя их так бросить.
— Мы не собираемся их бросать. Но ты им помочь не сумеешь, даже если останешься в Лондоне.
— Твой отец считает, что сможет. Он, хоть и не говорит, хочет остаться. Я его знаю. Ему каждый день звонят из его службы, просят совета. Дела плохи. Там целые сообщества оставлены на произвол судьбы.
— Мама! Прошу тебя! Слушай, у вас уже в доме кокон — за периметром безопасности. Вам с папой надо уходить.
— Я должна быть с ним.
— Нет, мам, это он должен быть с тобой. Нам для строительства хабитатов исхода понадобятся все, кто способен вести крупные проекты. Такие, как ты, мам. Эти хабитаты — спасение человечества, а важнее этого ничего быть не может. Не веришь мне, спроси папу.
— Ох, ты и вправду весь в него, да? Моих генов как не бывало.
— Мы оба знаем, что это неправда. Слушай, корабли Избавления подойдут к вечеру. Я не шучу: мы не знаем, как это будет. У них хватает мощи убить Землю и все живое на ней, и помешать им Оборона Альфа не сможет. Уходите! Сейчас, пока еще есть время.