Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.
Шрифт:
"Они подумали, что папа автор? Ну и что из этого? Какая разница кто написал? Стихи-то все равно хорошие!"
Вообще, самомнение у меня было ужасное — я так и раздувался от гордости.
Узнав от мамы, что некоторые писатели выпускают свои произведения под псевдонимом, я придумал и себе — очень красивый — Авел Никсурд.
(Догадывались? Лева Друскин, если прочесть наоборот.)
Звучные, почти иностранные слова казались мне необыкновенно значительными, и я с наслаждением представлял себе
35
книги,
Потом, кто-то сказал, что слово «никсурд» похоже н «абсурд», и от псевдонима я с сожалением отказался.
Остальное было прекрасно.
На уроках шитья и картонажного дела меня озаряло вдохновение, которое тщательно оберегалось. Переплетчик Иван Назарович обходил мою кровать на цыпочках.
А жаль! Как было бы удобно, если бы я сам умел переплетать книги.
СМЕШНОЙ Я БЫЛ МАЛЬЧИК-
Книги моего детства: "Маленький лорд Фаунтлерой" "Война и мир", "Сказки Киплинга", «Нана», "Том Сойер".
— Что ты понимал в "Нане"? — иронизирует моя жен Лиля.
— То же, что и ты в «Яме» Куприна, — парирую я. Память кладет на стол две толстые книги. "Искатели мозолей"(?) и "Джек Восьмеркин — американец". Во второй деревенский паренек Яшка случайно попадает в Америку и, вернувшись в родное село, устраивает такую модернизацию, что все мужики молниеносно богатеют.
Интересно, как посмотрели бы на этот сюжет сейчас?
Перечисляю дальше: "Алиса в стране чудес", почти все пьесы Шекспира, "Герой нашего времени" и «Пакет» Пантелеева — еще тот, замечательный, в непричесанном варианте с лихими взъерошенными словами, и особенно понравив— шимся мне непонятным словом "пирамидон".
А рядом Берроуз, будущий автор «Тарзана» с его марсианской серией. Как восхитительны для одиннадцатилетнего уха названия "Владыка Марса", "Дочь тысячи Джеддаков".
К тому же, ни автор, ни герой не утруждают себя нагромождением технической ерунды.
Если герою нужно на Марс, он ложится на землю, закрывает глаза и думает: "Хочу на Марс!"
36
И вот он уже там с мечом в руках и непрерывно сражается. Врагов десятки, сотни, но он так ловок, что перед ним "гора кровавых тел", а на его собственном теле ни единой царапины.
Ну а если уж марсиан тысячи, он не лезет на рожон, а поступает просто и мудро: ложится на траву, опять же закрывает глаза и думает: "Хочу на Землю!"
И он оказывается на земле, а противники оказываются в дураках.
Затем — Ник Картер. У меня это было еще до Шерлока Холмса.
Маленькие книжечки, заканчивающиеся, примерно, так:
"Он схватил ее
Продолжение в следующем выпуске.
Стоит также сказать о "Всаднике без головы". Капитан Кассий Кальхаун добивался любви своей двоюродной сестры. А я недоумевал: "Ведь он и так ее брат — чего ему еще от нее надо?"
Вся эта фантасмагория была прошита ливнем стихов, в которых я разбирался в общем правильно. Пушкин мне нравился с самого начала, а Надсон никогда.
Выправлялся постепенно и вкус прозаический. Почти одновременно я прочел и Чарскую, и статью Чуковского "Тридцать три обморока".
Смешной я был мальчик. Умный, но наивный.
Я думал, что «Правда» это сокращенное название "Ленинградской правды", что аппендицит бывает только у мужчин, что бюстгальтер — это трусики.
И когда я читал в «Клопе» у Маяковского про уличного разносчика, предлагавшего "бюстгальтеры на меху", я так и представлял себе, что он продает меховые трусики.
Но разве это все?
Как я жалел киноактеров! Мне показали пленку и я ужасался: ведь для того, чтобы вскинуть руку, артисту надо сперва согнуть ее в локте, потом чуть-чуть приподнять, потом выше и выше — короткими отрывистыми движениями.
Я думал, что каждый кадрик снимается отдельно.
37
— Бедные! И они могут еще играть при этом? — удивлялся я.
А какими преимуществами обладает детство! У меня была любимая игра — заказывать время. Я говорил себе: завтра я проснусь двадцать три минуты восьмого. Я просыпала тютелька в тютельку, и очень гордился этим.
И другая игра: повернуться на спину и стараться, чтобь не было ни одной мысли. В те дни это никогда не получалось. Теперь, к сожалению, получается.
Я могу заставить себя лежать, не думая ни о чем, с совер шенно пустой головой.
Грустно!
ПЯТЕРКА ПО ГЕОГРАФИИ –
В институте я совершил три провинности. За каждую из них меня беспощадно выгоняли, сажали на телегу и с позором отправляли домой.
Через пару недель прощали — мера была чисто воспитательная. Я понял это со второго раза и не очень-то переживал.
Рядом с нами, через стенку, находилась палата девочек. Самую красивую звали — я и сейчас помню — Маргарита Бельская.
Некоторое время мы обменивались записочками, потом кое-что придумали, причем в затее нашей принимали участие обе палаты.
Сначала мальчики, стащив у Прасковьи Александровну сантиметр, измерили расстояние вдоль стены от угла до моей кровати, затем провели перпендикулярную черту вверх и нарисовали кружок на уровне моего лица.
То же самое проделали девочки.
Ежедневно — минута в минуту — я и Маргарита приклады вались губами каждый к своему кружку.