Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.
Шрифт:
Так и целовались мы через стенку — Ромео и Джульетта из "Института восстановления трудоспособности физически дефективных детей имени профессора Турнера".
38
Застукала нас, конечно, Анна Сергеевна. Случайно застав меня за непонятным занятием и сразу обнаружив кружок с другой стороны, она как-то удивительно быстро все сообразила.
Нами двигала наивность, а ею испорченность.
И телега, громыхая по булыжникам, впервые повезла меня домой — очевидно, за разврат.
А теперь представьте себе ночь. Легкая суета
Утром поднимается страшный шум. В глаза персоналу бьет криво повешенная подпольная стихотворная стенгазета. Эпиграммы на всех — на врачей, сестер, воспитателей.
Была у нас, к примеру, массажистка — пожилая грузинка невероятной толщины. По секрету она хвасталась мне: "В молодости я была так красива, что меня однажды даже похитили".
И вот — пожалуйста:
Грузинскую красавицу пятнадцати пудов
К телеге потащили пятнадцать молодцов.
Тащили, задыхаясь и выбившись из сил —
Один из них свалился и грыжу получил.
Но тут на небе вышла задумчиво луна
И деву озарила задумчиво она.
На деву поглядела разбойничия рать,
Швырнула ее наземь и бросилась бежать.
Дурачок! Ничего себе законспирировался! Ведь стихи в институте писал я один!
И меня изгнали, как Пушкина.
Но особенно возмутил администрацию третий мой проступок. Во взрослое сознание он просто не укладывался.
После конкурса юных дарований учителя приходили в институт заниматься со мной индивидуально. Сдавать же экзамены меня возили в ближайшую школу.
Должен сознаться, у меня и теперь два камня преткновения — история и география. А тогда…
39
Я сидел на стуле перед огромной картой Советского Союза. Старый добродушный географ решил не обременять меня трудными вопросами и попросил показать Волгу.
Я знал, что Волга река длинная и храбро ткнул указкой в изогнутую голубую полоску — кажется, в Лену.
Географ даже откинулся на спинку от изумления, но все же задал еще один вопрос: где находится Новосибирск?
Я знал, что Новосибирск далеко, и указка моя, немного покачавшись, уверенно уперлась в Ташкент.
При этом чувствовал я себя неплохо, нахально надеясь что мне, больному ребенку, двойки не поставят.
Однако, учительская честность оказалась сильнее жалости.
— Ну как? — спросили меня в институте.
— Пятерка! — ответил я с гордостью.
Вот этого, по их выражению, цинизма они и не могли мне простить.
Почему пятерка? Ну сказал бы тройка.
А я и сейчас себя понимаю. Врать — так уж на всю катушку. Скажи я «тройка», никто не обратил бы внимания: сдал и сдал.
А тут меня хвалили целых два дня, пока все не выяснилось.
А к грохоту колес по булыжнику я уже привык.
ГОВОРЫ –
Я очень любил играть с братом в «гОворы». Игра строилась на диалоге. Выглядело это, примерно, так:
Я:
Брат: Тогда Моня гигантским прыжком выскочил из кустов и схватил тигра за лапы.
Я: Тогда Лева молниеносно сунул руку тигру в пасть схватил его за язык и закричал: "Моня, я сейчас перережу ему горло кинжалом, а ты скорее плети из лиан носилки, иначе нам будет его не дотащить".
40
Мы говорили быстро, захлебываясь от возбуждения, перебивая друг друга. Иногда это были реплики, иногда длинные монологи. Но ни мыслей, ни рассуждений — только действие.
Игра продолжалась часами.
В день рождения, когда мне исполнилось тринадцать лет, меня отпустили из института Турнера на побывку.
Улучив момент, я предложил брату: "Сыграем?"
Пятнадцатилетний Моня смущенно согласился: "Давай".
Но у нас уже ничего не вышло.
Впрочем, брат, которому я прочитал этот кусочек, поправил меня. Он утверждает, что говорил один я, а он только время от времени вставлял:
— И Моня тоже.
НОВЫЙ ПЕТЕРГОФ –
А еще я помню январь 36-го года. Папа записал меня на конкурс юных дарований, и участников этого конкурса пригласили на школьные каникулы в Новый Петергоф.
Петергоф был новый, а гостиница старая, деревянная, хотя и называлась пышно и претенциозно — "Националь".
Зима выдалась на редкость снежная. Весь день мы катались на финских санях (меня привязывали, чтоб не вывалился), вечером заводили граммофон, слушали Утесова и "Китайскую серенаду", читали стихи. Было очень весело.
Ел я отдельно (в столовую меня не носили), но мне ужасно нравилось, что меня обслуживает официант. Я как-то лишний раз самоутверждался.
Он ждал, пока я поем, не присаживаясь, стоя, и это особенно восхищало меня.
Кто-то рассказал, что в столовой к обеду подают перец и горчицу.
Я попросил тоже. Он улыбнулся, но принес.
Я крохотной ложечкой клал желтую бурду на котлету, по щекам моим текли слезы, и я был вне себя от счастья.
41
МОЙ ДЕД –
Родители назвали меня Эйлэ-Лэйб в честь двух моих дедов. По паспорту я — Лев Друскин. Но мне очень нравится, что у меня есть еще одно красивое имя — Илья.
В семье про деда ходили легенды. Он был не такой человек, как все, немножко "а мишугенер": пописывал стихи (могу себе представить какие!) и усердно занимался изобретательством.
В частности, он изобрел часы под названием — "Чтобы часовой не спал на посту".
Часы эти надо было заводить каждые пятнадцать минут, иначе они останавливались намертво. И тут уж ясно — солдат заснул, и его следует наказать.
До такого хитроумного изобретения могла додуматься только еврейская голова!