Спасите, мафия!
Шрифт:
— Народ, кому мороженое? Вернее, кому какое? Пойду отоварюсь, а то жарко и пить охота.
— Да любое, — пожал плечами Такеши.
— А мне фруктовый лед: он лучше освежает, — выдал боксер. Ай-яй-яй, от фруктового льда и заболеть можно! Ну, да ладно, от одной порции ничего не будет, надеюсь…
— Мне сливочное, в рожке, — улыбнулся гурман по фамилии Каваллоне.
— Я с тобой, — ни к селу ни к городу ляпнул Тсуна, выпадая из стройной и логичной цепочки обсуждения.
— Зафиг? — опешила я.
— Нельзя? — пригорюнился мафиозный босс. Что курит его логика? Сомневаюсь,
— Ну, пойдем, — хмыкнула я. — Только давай тогда вдвоем?
Я покосилась на Гокудеру, дымившего цыбулькой, и он поспешил возмутиться:
— Джудайме, а если…
— Не надо, Гокудера, — поморщился Тсуна. — Если что, я сумею постоять за себя и помочь Кате-сан. Ты же знаешь.
— Знаю, но всё равно… — пробурчал Хаято, а Савада, не ответив «Правой Руке», встал, положил пакет на лавочку и пошлепал к выходу из парка. Я ломанулась за ним и, догнав, шепотом пояснила:
— Ты извини, просто я давно хотела тебя кое о чем спросить, а в присутствии Гокудеры это вряд ли возможно.
— О чем? — насторожился Тсуна.
Не боись, о вашем последнем дне в мире живых я спрашивать не буду: не хочу боль причинять. Я о другом…
— Скажи, почему ты в себя не веришь? Ну вот совсем. Ты же добрый, заботливый, сильный — чего ты так себя не любишь?
Тсуна опешил и удивленно на меня воззрился, аж застыв на месте. Я решила не трепать нервы Хаято, провожавшего нас напряженным взглядом, эпичным превращением его босса в статую, и, подхватив Тсуну под локоть, потащила его к выходу из парка.
— Чего молчишь, партизан? — поморщилась я.
— Просто… Мне как-то такого еще не говорили, — пробормотал он. — В смысле, говорили — Хаято и Такеши, а еще мама, но они не в счет… Мне чужие люди такого не говорили.
— А, брось, — фыркнула я, отметив, что Гоку и Ямамотыч для него уже далеко не чужие, что не могло не радовать. — Просто либо тебя слепые окружают, либо вредные.
Савада слабо улыбнулся, а я повторила вопрос:
— Так чего ты так себя не любишь? Впрочем, нет. Почему ты в себя совсем не веришь?
— А за что мне себя любить? — пробормотал парень, ведомый мной под локоть к выходу из парка. — Я не особо умный, сильным становлюсь, только когда Пламя зажигаю, да и вообще… тряпка…
Последнее слово он фактически прошептал, а я возмущенно на него воззрилась, на этот раз самолично начиная изображать жертву Медузы Горгоны.
— Савада-сан, имей совесть! Тебя уже за одно то, что у тебя сердце доброе и преданное, любить можно, а ты такую фигню несешь! Вот право слово, дать бы тебе в лоб за то, что считаешь себя бесполезным! — выдала я на одном дыхании, и Тсуна на меня растерянно воззрился.
Я закатила глаза и снова потащила его к воротам парка. Он не ответил и, когда мы оказались за пределами царства зелени и лавочек, грустно улыбнулся. Мы подрулили к палатке с мороженым, расположенной неподалеку, и начали глазеть на витрину, а я наконец отпустила локоть Тсуны, как вдруг за нашими спинами раздался голос какого-то парня, явно укуренного в хлам или же обколотого вусмерть, что вернее будет.
—
Грабеж средь бела дня, да еще и в людном месте? Что за на фиг? Я обернулась и узрела семерых парней с абсолютно неадекватными взглядами — видать, они и впрямь хорошенько обширялись. Теперь ясно, почему напали посередь дороги — они же абсолютно неадекватны! А не говорила ли вам мама, что шприц детям не игрушка, деточки? Он разносит СПИД, ломку и прочие радости жизни…
— Пойдем, — прошептал Тсуна и, взяв меня за руку, потащил прочь от палатки в направлении парка. Правильно, потопали, нечего с наркоманами связываться…
Но уйти нам не дали. Наркоши преградили нам дорогу, и один из них достал нож. Вот гадство! Я занервничала. Без Пламени Тсуна с ними вряд ли справится, а звезду во лбу посередь улицы, пусть и не очень людной, зажигать нельзя. Савада тоже явно это понимал и заметно нервничал, продумывая план действий.
— Бежим, — прошептала я, и мы, держась за руки, ломанулись назад — к сожалению, в сторону удаления от входа в царство зелени. Нарики погнались за нами, но двое здоровых людей бегают, ясен фиг, лучше, чем больные на всю голову и совесть, обколотые жертвы мафиозных структур и химической промышленности.
Добежав до переулка, мы решили там заныкаться и спрятались за мусорными баками, усевшись на корточки. Тсуна кусал губы и хмурился, а я даже не знала, что сказать. Как же не вовремя эти придурки появились! А я только начала вести с Савадой просветительскую работу на тему: «Доброта спасет мир»… И что этот самый мир вечно норовит свинью своим обитателям подложить?!
— Прости, я растерялся, — пробормотал, наконец, Тсуна, и я возмущенно на него уставилась. Ну вот. Сейчас он впадет в самобичевание и еще больше разуверится в себе…
— А ну, отставить, — прошипела я, сжимая кулаки. — Имей совесть, их семеро было!
— Да, но…
— Никаких «но»! Хватит считать себя «тунцом», «отбросом» и «бесполезным Тсуной»!
И тут в переулок явно кто-то зашел. Мы замерли, но худшие из наших мыслей оправдались: перед нами нарисовались те самые наркоманы. Сердце мое упало в пятки и потребовало корвалола, но я всё же поднялась, а следом за мной встал и Тсуна.
— Вот вы где! — хмыкнул нарик бандитской наружности, но безумно худой, как и его друганы. Меня терзают смутные сомнения… Возможно, у страха глаза велики, и Савада всё же справился бы с ними и без лампочки во лбу?.. — Гоните бабки!
Вот блин! Денег у меня с собой было немного, но отдавать нажитое непосильным трудом мне было не охота. Хотя становиться жертвой ножичков, появившихся в клешнях этих укуренных гражданчиков, тоже, так что из двух зол… Я хотела было полезть в сумку за кошельком, как тут второй нарик, злобно ухмылявшийся, поигрывавший ножом, еще более тощий, чем его предводитель, и с огромным чиреем на кончике носа, протянул:
— А она ничегооо, давай ее оставим, Михыч!
Сердце мое тут же начало активно вырываться из пяток в сторону центра земли, а то и южного полюса, и я сделала шаг назад, врезавшись спиной в стену. Что делать? Гадство, что мне делать?!