Спаситель мира
Шрифт:
— Оставьте ваш тон, Лев Давидович! — поморщился Дзержинский. — Не вы один воюете. Тут все свои, и вы не на площади.
Троцкий побагровел: — Мои победы позволяют вам тут дипломатничать. Я с лапотниками воюю против профессионально обученных офицеров, а вы изволите меня затыкать.
— Успокойтесь, Лев, все тут знают вам цену, — примирительно заметил Владимир Ильич и подумал: «А ведь он уверен, что скоро займет кремлевский кабинет вождя».
Соратники молчали. Троцкий обиженно сопел. Выручил красноармеец, поставивший поднос с закусками на письменный стол. Завидев икорку, розоватые ломтики семги
— Наше посольство в Берлине разгромили, потому что мы зазнались и вообразили: можем одной левой вооружить немецких товарищей. Посылать бомбы и пулеметы дипломатической почтой долго нельзя.
— Плюс ценности и партийную литературу, — прожевывая бутерброд, дополнил Чичерин.
— Какая разница! Если в посольство идет конвейер ящиков, надо быть совсем дураками, чтобы не заподозрить неладное. Немец тугодум, но не тупица. А вы, Георгий Васильевич, приняли его за туземца. Вот немец вас и раскусил. Что будем делать?
Вожди прекратили жевать. В кабинете установилась тишина. Не дождавшись реакции, Ленин ответил сам:
— Будем пробовать через нейтральные страны. Кто у нас в Швейцарии?
Вдалеке, в темных московских улицах, послышалась ружейная пальба.
— Ваши работают? — кивнул он Дзержинскому.
— Работают. Работы хватает, — ответил председатель ВЧК.
— Это хорошо, — согласился Ленин.
— В Швейцарии у нас Боровский, — покончив с бутербродом, вспомнил Чичерин.
Ленин задумался. Правое веко его нервно подернулось.
— Деятелен, но без полета. Воровским надо руководить. Не напорол бы там всяческой чепухи.
— Вацлав опытный подпольщик, — заступился Чичерин.
— Сейчас там нужен не опыт-талант,:
— покачал головой Владимир Ильич.
— С талантом Воровского я не знаком, — согласился наркоминдел. — И должен признаться, что один промах он уже совершил. Предложил Стерну организовать выставку в Берлине, а тот испугался…
— Стерн, Стерн, Стерн… — задумчиво проговорил Ленин. — На черта нам его выставка?
— Хотели в ящики с картинами напихать бриллиантов для немецких товарищей, но художник отказался, — пояснил дипломат.
— Стерн капризничает? Он что, уехал богачом? Кто он? Художник, чиновник или рантье? — привычно сощурился вождь пролетариата.
— Помещик и чиновник. Большого капитала никогда не имел. Родовую усадьбу в Ижорах в чемодане не увезешь. Жил на зарплату председателя «Общества поощрения искусств и изящной словесности». Зарплата приличная, но накоплений у него не осталось, — со знанием дела сообщил Чичерин.
— Так завербуйте его, Феликс Эдмундович! Пусть поработает нашим агентом.
Заплатите золотом, камнями. Этого-то добра у нас хватает, — оживился Владимир Ильич.
— Интеллигент, боится испачкаться и потерять лицо в эмигрантских кругах, — усмехнулся Дзержинский.
— А родные в Петрограде у него случайно не остались? — продолжал напирать Ленин.
Дзержинский наморщил лоб. Память первый чекист имел отменную.
— Остался отец. Раньше держал юридическую контору. Сейчас притих.
— Возьмите старика в заложники, припугните сына его расстрелом, — предложил
— Думаю, жизнь папочки нашего друга не слишком волнует, — оценив смекалку вождя, улыбнулся Чичерин.
— Хорошо, если ему на отца наплевать, посулите сытую жизнь. Стерн сбежал без капитала, жрать захочет — сам к нам напросится, — заверил Ленин соратников.
— Среди белой эмиграции у него есть имя и некоторый авторитет. Пописывая статейки в их газетенки, он поносит нас изрядно. Для него работать с нами — значит стать изменником, — засомневался Феликс Эдмундович.
— Да, карьеру в Петрограде он делал ловко. Скорее всего надеется теперь сделать ее на Западе, — согласился Чичерин.
— Художник и карьерист? Не понимаю, — удивился Владимир Ильич.
— Это особый случай. До статского советника дослужился, а как мистик, спиритист, член масонской ложи верит, что ему предсказано свыше стать мессией, — ответил Георгий Васильевич.
— Так вот где собака зарыта?! Тщеславен! — обрадовался Ленин. — Завербуйте его на этом. Пусть станет Богом, только красным Богом. Мы оплатим его Олимп.
Богам обычно на цвет плевать. Важно, чтобы молились у их ног.
— Надо подумать, — согласился Дзержинский.
— Что-то в этом есть, — поддержал его Чичерин. — Если подобрать ему профессионала с ключом, может сработать. Надо распалить его амбиции.
— За этим, думаю, дело не станет, — заверил председатель ВЧК.
— Вот и прекрасно, а теперь о Берлине. Ваши предложения, товарищи. — Соратники молчали. Ленин тоже задумался, но, неожиданно подмигнув, предложил:
— А не выпить ли нам по рюмочке, как в дни подполья? Для «конспирации»… Мы же русские люди.
Дзержинский обвел присутствующих взглядом стальных глаз и медленно произнес:
— Ну, раз мы люди русские, тогда, пожалуй…
У чекиста Бокия, еще с времен подпольной работы, имелось досье на каждого из присутствующих. Дзержинский копию этих досье хранил на Лубянке в специальном сейфе. Из этих документов следовало, что немного русской крови пульсирует лишь в самом председателе Совнаркома, вожде мирового пролетариата Владимире Ульянове-Ленине.
Батюшка Владимира Ильича происходил из астраханских мещан. Илья Николасвич мог, очевидно, не без основания считать себя типичным русаком. Да и прожил он век в русских провинциальных городах от Астрахани до Симбирска, где медленно и верно делал карьеру на ниве образования. Пиком ее стала должность губернского масштаба — заведующий областным отделом. Это был немалый чин, требующий генеральского звания. А вот матушка вождя… Тут Феликс Эдмундович решил остановить свою быструю мысль. Водки в кремлевской квартире председателя ВЦИК найти не удалось, ее заменили рябиновой настойкой, полученной в корзине даров от благодарных представителей бедняцкого крестьянства вместе с салом, яйцами и кругом сливочного масла. Любителей и знатоков спиртного среди революционных вождей не наблюдалось. Пожалуй, лишь один Георгий Васильевич Чичерин мог считать себя в этом отношении гурманом. Он в винах толк знал и потому, опрокинув стопку «рябиновки», с трудом удержался, чтобы не поморщиться. Троцкий к еде и напиткам имел революционное пренебрежение. Питался он с удовольствием только собственной славой.