Спаситель мира
Шрифт:
Альфред Федорович опасливо последовал за своим доброжелателем, стараясь не упасть. Подниматься по крутой лестнице без перил ослабшему старику было нелегко. Одолев несколько ступеней, он остановился.
— Должен отдышаться. Извините, оголодал, — виновато попросил Стерн.
— Не тревожься об этом. Торопиться нам некуда, — успокоил его брат по ложе.
Наконец они поднялись. Горбун распахнул скрипучую дверь и выключил свой фонарь. Они оказались в чердачной кладовке, забитой одеждой и обувью. Возле маленького круглого оконца Стерн заметил конторский
— Присаживайся, — по-хозяйски пригласил горбун и, указав Альфреду Федоровичу на стул, уселся и сам. — Разреши представиться. Серафим Маркович Шульц, мастер-наблюдатель рижского отделения.
— Мое имя, брат, тебе, как я понял, известно, — ответил Стерн и с удовольствием сел. — Кто посвящал тебя в ложу?
— Я принял чин от неведомого начальника, он родом, как и я, из Риги. И зовут его бароном Мебесом.
— Григория Оттоновича я имею честь знать лично, — слабо улыбнулся Стерн.
— Тебя, наверное, удивляет, что я оказался здесь? — поинтересовался Шульц.
— Меня уже мало что может удивить, — парировал Альфред Федорович.
— Хорошо сказано. Я согласился работать в ЧК, чтобы иметь возможность помочь нашим, — пояснил горбун. — Здесь таких несколько. Я попробую тебя освободить, но и ты должен оказать нам услугу.
— Чем может пригодиться голодный старик всесильному чекисту? — не без иронии проговорил Стерн.
— Твой сын заканчивает книгу, но ему нечего есть. В Кремле нашлись люди, которые считают эту книгу очень серьезной работой. Они хотят поддержать Святослава материально и посылают меня в Финляндию. Ты, брат, должен написать мне к нему рекомендательное письмо.
Стерн прикрыл глаза и вытянул над столом руки. Так он просидел несколько минут. Горбун не мешал.
Наконец Альфред Федорович заговорил. Голос его изменился и звучал отстранение:
— Я проник в твои мысли. Ты говоришь не всю правду. Золото, которое ты повезешь сыну, пахнет кровью. Он не примет вашей помощи и не пойдет с вами.
— Оставь это решать Святославу, — возразил Шульц.
— Письмо я писать не стану. Святослав благородный мальчик. Я знаю, как он поступит. Как знаю и то, что лежит в ящике стола, за которым ты сидишь.
— Да, там лежит твой меч, — оскалился Шульц и, выдвинув ящик, выложил меч на стол. — Можешь ничего не писать. Эта штука скажет Стерну-младшему больше, чем любое послание.
— Я не позволю… — Альфред Федорович приподнялся и попытался дотянуться до меча, но не успел.
Шульц молниеносно схватил сверкающий клинок и вонзил его прямо в сердце старика.
— Что ты можешь не позволить? — устало поинтересовался горбун у умирающего.
Но тот уже не слышал. Стерн так и остался сидеть, только голова его с громким стуком опустилась на канцелярский стол Шульца.
— Отнесите его в подвал, а вещи как обычно, — приказал Серафим Маркович вошедшему красноармейцу и, аккуратно вытерев носовым платком кровь старика с лезвия, вышел. Красноармеец принялся деловито раздевать покойника. Вещи Альфреда Федоровича присоединились к одежде и обуви,
Слава взглянул на часы. Они показывали без пятнадцати двенадцать. Он зачитался и позвонил режиссеру в одиннадцать, как они договаривались. Но служители муз пунктуальностью не отличаются, оказалось Эраст Митрофанович только что вошел в свой кабинет.
— Извините, что опоздал со звонком, — начал Слава.
— С кем я говорю? — не понял режиссер.
— Это я, следователь по делу Каребина, — напомнил Синицын.
— Разве мы с вами договаривались? — удивился Переверцев.
— Да, вы обещали выяснить у вашего бухгалтера, какая организация снимала здание театра в день прихода писателя, и просили меня сегодня в одиннадцать позвонить…
— Наверное, молодой человек, все так и было. Простите, ремонт мозги расплавил. К сожалению, наша бухгалтерша слегла с простудой. Болезнь Гали для меня катастрофа. Ремонтные работы требует постоянных расходов, а без нее я не могу рассчитываться с людьми, — пожаловался Переверцев. — Позвоните через пару дней.
Синицын положил трубку и посмотрел на открывшуюся дверь, в которой возникла конопатая физиономия сержанта Сани Рушало.
— Товарищ старший лейтенант, там до вас крутая дивчина домогается, — сообщил он с порога.
— Сильно?
— Что — сильно? — не понял конопатый хохол.
— Домогается сильно, спрашиваю? — растолковал Синицын.
— Настойчиво. Гутарит, что с радио.
— Зачем же я ей понадобился, пускай к начальству идет. Михаил Прохорович голос имеет бархатный, для радиослушателя приятный, — усмехнулся старший лейтенант.
— Она до вас домогается, — стоял на своем Рушало.
— Откуда же ей про меня известно? Я вроде подвигов не совершал, ранения от бандитской руки тоже не принял… — с недоумением произнес Синицын. —Ладно, зови свою радиодиву.
— Есть звать, — обрадовался концу беседы сержант. Он мыслил простыми, понятными категориями, и речь Синицына с его иронией и подвохами его утомила.
Слава оценил свое отражение в стеклянной дверце шкафа для бумаг, быстро причесал чуб и, создав на лице безразличное выражение, уставился в телефонный справочник. Он предполагал увидеть серьезную девицу в очках и при портфеле, а в дверь впорхнуло нечто белобрысое в непристойно короткой юбке и с ярко намалеванным лицом. Слава подумал, что ей лет семнадцать.
— Елизавета Тихонева, — представилась радиожурналистка, произнеся первую букву своего имени как "Э" и протянула Славе руку с фиолетовым маникюром.
— Старший лейтенант Синицын, Вячеслав Валерьевич, очень приятно, — протараторил Слава, хотя ничего приятного пока не ощутил.
— Я так рада, так рада. Впервые вижу настоящего следователя, — заворковала Тихонева, при этом с любопытством оглядывая помещение. — Вот здесь вы допрашиваете преступников и проводите очные ставки?
— Вы не назвали вашего отчества, — напомнил старший лейтенант, с трудом проникая в речевой поток посетительницы.