Спаситель Птолемей

Гульчук Неля Алексеевна

С изменившимся, побледневшим лицом Кассандр подошел к жене.

– Ну что? – спросила она пренебрежительно. – Ты боишься, что Македония не оправится от такого удара, нанесенного тобой? Что никто не одобрит твоего поступка? Македоняне за время твоего правления ко всему привыкли!.. А со смертью законного наследника и ты, и Антигон, и вы все, друзья и сподвижники великого царя, будете иметь равные права на осиротевшее государство!..

Кассандр был поражен в самое сердце словами Фессалоники. Она угадала его затаенные мысли!..

– Страшное средство! – воскликнул Кассандр. – Что если

оно навлечет на нас гнев македонян?

Фессалоника презрительно рассмеялась.

– Разве ты, Кассандр, боишься чьего-нибудь гнева?

Кассандр с ужасом посмотрел на жену. В этот миг, как никогда раньше, он осознал, что именно теперь ему не следует отступать. Он слишком долго медлил, дело зашло слишком далеко, нельзя было откладывать на столь длительный срок исполнения зловещего приговора.

Как бы оправдываясь перед самим собой, он произнес:

– Ведь моя основная цель – возвеличение рода Антипатра!..

Она опустила голову в глубоком раздумье.

– Да, – устало прошептала она, – я всех предала: и моего отца Филиппа, и любящую меня больше своей дочери Олимпиаду, а теперь… И ради кого?.. Ты воспользовался моей слабостью, моим страхом перед твоими злодеяниями… На македонском троне нет места для сына Александра Великого. Этот трои должен принадлежать Кассандру.

Она сделала движение рукой, как будто отстраняя что-то чуждое ей, затем гордо выпрямилась. На лице её было глубочайшее презрение к людям, к мужу, ко всему…

Кассандр глубоко вздохнул, словно от затаенного в глубинах души удовлетворения.

Когда Фессалоника вышла, он сжал кулаки. Глаза его засветились зловещим торжеством.

Пока Олимпиада была жива, народ не любил её, но её ужасная смерть смягчила сердца македонян. Многие жалели о трагической судьбе царицы, тем более, что правление Кассандра было еще более лютым.

– Сколько злобы и коварства было в ней! – говорили одни.

– Жаль, сердечно жаль бедную царицу, – возражали другие.

– Чего её жалеть? Не она ли зверски убила Эвридику и Арридея!.. Вот и поплатилась за это по заслугам!

– А сколько горя она принесла в наши дома!.. Сколько невинно убитых!..

– И Кассандр так же жестокосерден!..

Осведомители Кассандра тут же вставали на его защиту.

– Только предатели могут говорить что-либо против Кассандра, который намеревается возвратить Македонии прежнее могущество и блеск…

Все реже и реже слышались робкие возражения.

– Я не защищаю ни ту, ни другую стороны, но люблю говорить правду. На каком основании держат нашего юного царя под такой строгой охраной? Мальчики, которые воспитывались вместе с ним и недавно возвратились в Пеллу, рассказывают, что он целые дни проводит в своих покоях и при этом имеет такой вид, что на него жалко смотреть. Мальчики рассказывают об этом шепотом, боясь быть услышанными.

– Заточение неизбежно травмировало нежную душу ребенка.

Многие были убеждены, что Кассандр приносит одни несчастья македонянам. Но никто долгое время не решался открыто высказывать свое мнение, потому что доносчики сновали по улицам и доносили о всяком неосторожном выражении, – и люди бесследно исчезали или их убивали на глазах близких. Друзья и даже родственники

перестали доверять друг другу. Тупой страх заглушил все чувства.

Среди македонян распространились тревожные слухи, которые едва слышно, на ухо передавались друг другу только между хорошо знакомыми людьми. Одни утверждали, что наследник престола опасно болен, другие, что его вот-вот должны убить. О Роксане никто не вспоминал, как будто её никогда не существовало. Для македонян она оставалась чужой, из ненавистного рода варваров!..

Тайные посланцы Антигона разбудили македонян от длящегося несколько лет тревожного оцепенения, вселили надежду на скорое прекращение кровавого правления.

По всей Македонии всё громче и громче звучали разговоры о том, что следует немедленно выпустить царственного мальчика из заточения, передать ему отцовский престол. Македоняне рассказывали друг другу о юном царе, о его красоте, вспоминали о детстве его великого отца, надеялись, что скоро снова воссияет слава македонского имени.

Кассандр медлил выпустить из крепости сына великого царя. Тем громче раздавались голоса в защиту юного Александра, которые скоро приняли угрожающий характер.

Над крепостью в Амфиполе стягивались тяжелые зловещие тучи.

В своем ненасытном честолюбии Кассандр уже предвкушал тот час, когда украсит царской диадемой свою голову, видел себя сидящим на македонском престоле, слышал восторженные крики льстецов и наемников, приветствующих его.

Что препятствует ему теперь достигнуть желанной цели?.. Послание Антигона?.. Он не собирался придавать ему особого значения, а уж тем более выполнять.

Необычайные волнения в Македонии в защиту царственного узника?.. Одним мановением руки он уничтожит мнимое величие юного царя, а громкие голоса в его защиту заставит замолчать!..

Кассандр решил действовать решительно, прибегнуть к самому ужасному средству. Он послал правителю Амфиполя, верному Главкию, следующий приказ: «Умертви тайно мальчика и его мать! Зарой их тела! Не говори никому о содеянном!»

Несколько месяцев юный царь и его мать не покидали своих мрачных, сырых покоев. Им было запрещено выходить даже во двор крепости. Лицо мальчика приняло тот оттенок, который свойственен неизлечимому телесному недугу, подтачивающему организм. Ни Александр, ни Роксана не хотели больше никого видеть, ни с кем говорить.

Главкий часто навещал их. И каждый раз при его появлении несчастный подросток дрожал всем телом, как будто внезапно пробужденный от сна страшным видением.

Роксана прекрасно понимала, какая участь ждет её и Александра с того часа, когда непримиримый враг её мужа убил Олимпиаду. Когда она играла с сыном, невинным мальчиком, или слышала его редкий смех, болезненно сжималось её сердце, никогда прежде не знавшее чувства жалости и сострадания. Она была уверена, что ей нечего ждать пощады от бессердечного врага, прекрасно понимала, что Кассандр затаил непримиримую ненависть к царскому роду её великого мужа, и поэтому, подавив гнев, переполнявший её сердце, безропотно покорилась своей судьбе со смирением отчаяния. Ей и в голову не приходило молить о пощаде, даже ради сына, её сердце не допускало мысли о подобном унижении.