Спаситель
Шрифт:
– Во-то иде сука сия, – несильно ударил Коротышка Фому в живот, – три дня коту под хвост. Остолбени!
Ранним утром уже выдвинулись в «погонь». Дорога была плохой, снегом все замело напрочь, вдобавок сам путь был плохой. Вербицкое было ближе уже к Шильску, чем к Селенгинску и этот путь к сепи не был основным, то есть никаких населенных пунктов и острогов на нем не было, не считая зимовий кочевников. К тому же запал Рогаткина, как это с ним часто бывало в долгом однообразном пути быстро иссяк.
За сутки они прошли двадцать верст
– Ты, Перпетуй, токмо Безхвостьеву не сказывай, яко мы с твоим Фомой обмишурились – на смех подымет.
Рогаткин крякнул от водки и зашипел.
– Не возьму я в толк, брат, вроде все верно делаем и едва берем суку, яко он абие [тотчас] ускользает. Онамо убо в долине почитай мы проиграли – ни расколщика поганца, ни товара… Словно дьявол шепчет на ухо ему.
– На кручинься, брат, – хлопнул его по плечу Голохватов, – в долине он взнаком уполз, обаче мы ему серьезно дали по зубам. Людей тьму перебили, тунгусов взяли.
– Да токмо еже они ведают? Ничего! Блазни!
– Неважно. Главное, брат, он ныне зело напуган и никому не верит. Ведает еже мы дышим ему в спину. И мы все ближе, рано или поздно он оступится, потеряет со страху разум.
– Ближе, – невесело усмехнулся Рогаткин, глядя на луну, – сам-то веришь, брат? В якой глуши даже черти не водятся, во-то почто ему зде деянити? Ты внегда рассудить умел хладно. Скажи мне, брат, что сызнова мы упускаем?
Голохватов потер свою рыжую бороду, прищурился на костер, отхлебнул водки.
– Посем он ее не сжег?
– Чаво?
– А ну-ка дай мне сию фигурку писанную.
Рогаткин достал бумажку с нарисованным крестом, протянул Голохватову.
– Запад под нами в том тайны для него большой нет, яко и север. Единаче юг, кольми отнележ он вышел. – Бормотал Голохватов, разглядывая бумажку. – Посем Вербицкое? Тунгусы? Положим. Обаче до них проще добраться годе.
– Яко?
– Ему надобен поводырь, овые водятся при острогах.
– Токмо все остроги наши – не сунется.
– Малые мы не охватили.
Голохватов щелкнул пальцем по листку.
– Ближе всех к тайге Селенгинск, да разве онаме еже бо имеется? А ну свистни писаря Мирошку!
Мирошка прибежал через минуту.
– Ну-ка, братец, назови малые остроги недалече Селенгинска, близ тайги, идеже нет покамест наших людей.
Мирошка поднял глаза к небу, задумался.
– Токмо один такой имеется, хозяин.
– Какой?
– Итанцинский острог.
– Вот он где, братец. – Голохватов швырнул от себя бумажку и поплотнее укутался в шубу.
Рогаткин с уважением поглядел на друга, поднял листок и тяжело вздохнул.
Глава 49
Ранним снежным вечером Филипп, Антон, Бес и Тишка проскакали на добрых жеребцах рыболовецкую слободу, и влетели по мосту в Итанцинский
Казацкий десятник даже не взглянул на важного гостя, когда Антон показал ему подписанную Енисейским воеводой бумагу, заорал устало-охрипшим голосом зовя какого-то «Ерошку поганца». Из подмостья выбрался сонный писарь и также не глядя записал прибывших во въездную книгу, после чего указал пером на приказную избу. Филиппа она не интересовала, зато он сразу обратил внимание на внушительный новенький амбар за церковью, вход в который охранял один часовой с мушкетом.
Люди были одеты здесь совсем бедно – лапти, латанные или совсем дранные зипуны и сами они затравленно и спешно перемещались по острогу, как тараканы. Филипп огляделся – Итанцинский острог был небольшим, но удачно расположенным на случай осады – с двух сторон его очерчивали реки (которые не успел еще сковать лед) до восьми метров шириной, с крутыми обрывами и метровой грунтовой обходкой у частокола, а с третьей стороны высились скалы, голые на вершинах – словно зубья, и лесистые на крутых взгорьях, на которые и пешком не каждый заберется.
Сам острог имел трапециевидную форму с мощными дозорными башнями по углам и на воротах, внутренние мосты для сообщения между ними и отстрела в случае осады.
Место было, конечно надежное, но Филипп не собирался тут задерживаться. Он направился прямиком к воеводским хоромам и издали еще обратил внимание на какую-то старуху, стоявшую на коленях перед главным крыльцом, на которое как раз вышли двое крепких казаков, схватили ее и поволокли к острожным воротам, на полпути крикнули караульным и грубо бросили старуху в снег. Старуха все это время выла и осеняла себя крестом.
Филипп заметил, что редкие встречные из числа простых солдат и дворни стараются на них не глядеть, а если взгляды и бросали, то холодные, враждебные.
На пути к хоромам, Антон толкнул Филиппа локтем и молча показал направо – там, у северной стены размещалась двойная виселица с полноценным эшафотом. Судя по свежетесанным брусьям, построенная совсем недавно.
Часовой при входе заученно спросил кто они и по какой надобности явились. Фигура, подписанная Енисейским воеводой, не произвела на него никакого впечатления, он вертел ее в грязных руках, разглядывая тупыми коровьими глазами, хотя Филипп предположил, что он вероятно не умеет читать.
В этот момент большая кованная дверь отворилась, из нее вышел златовласый человек с белесыми усами в чистом малиновом кафтане и синих шелковых штанах в горошек и Филипп, наконец-то, убедился, что попал на свою территорию.
Человек вырвал из рук казака бумагу, пробежал по ней умными глазами и тотчас поклонился до земли.
– Доброго здравия, Филипп Андреевич! – величественно произнес он вместе с поклоном и выпрямившись лихо дал по шапке часовому, так что она улетела далеко в снег. – Кланяйся, пес! Первый гость из Енисейска прибыл!