Спаситель
Шрифт:
Тишка стал дико вырываться, упираться, кричать.
– Нет, брат! Филипп, не на-а-адо! Пощади-и-и-и!!!
Шумило улыбнулся – точь-в-точь такой же плотоядной улыбкой какой скалился стоявший подле него Меркул. Теперь было хорошо видно, что они родные братья.
Антон толкнул Тишку к Меркулу. Тот схватил его, прижал к себе, с Тишки в то же мгновение вдруг сошло плаксивое выражение, он резко обернулся – в худой ладони блеснуло лезвие. Через мгновение захрипевший Меркул отступил, лоб его заблестел, вены на шее вздулись, он пытался поднять руки к груди, из
– То был младший сын…
Одновременно Антон выхватил татарский обоюдоострый нож и одним чудовищным троекратным движением как робот прошил тело Асташки, вонзив нож поочередно – под ребро, в шею и в ухо. Мертвое тело рухнуло наземь. Антон открыл рот и зашипел на труп, будто оскалившийся кот.
– То был средний сын… – Тихо прозвучало в загустевшем времени.
Все это случилось так стремительно, что только теперь братья Шумилы сообразили и сорвались с мест – лишь один Шумило все пребывал в какой-то оторопи и смотрел огромными глазами на Филиппа, который все также спокойно стоял, сцепив на животе руки.
– А теперь познакомься со старшим…
Сразу троих братьев одного за другим скосили стрелы, выпущенные будто из арбалетного автомата.
Четвертая, последняя стрела (больше у Беса не было) пронзила правую часть живота Шумилы, который тотчас сполз по сосне на землю, где все еще корчился в предсмертных судорогах его брат Меркул.
В глазах Шумилы мигало, будто кто-то включал и выключал перед ним весь белый свет, и в этих вспышках он видел, как черная фигура с длинными волосами с дьявольской скоростью метнула турецкий топорик в убегающего брата Константина. Топорик вошел тому в затылок и опрокинулся из поля зрения вместе с ним. На его месте возник неспешно приближающийся Филипп.
Боль выдавила первый хриплый стон.
Филипп остановился перед Шумилой, нагнулся, достал у него из-за пазухи свой кожаный кошель.
Белое как мел лицо Шумилы напряглось, будто он хотел что-то сказать, но изо рта вышла только кровавая пена.
Он умер последним, сразу после Меркула.
Филипп посмотрел на стоявших рядом Антона и Тишку – те молча поглядели в ответ, оглянулся. Бес сидел на телеге, свесив ноги, в окружении убитых им, вытирал куском ткани свой топорик.
– Уходим. – Буднично сказал Филипп.
Кляч они оставили на полянке. Уезжали на лучших лошадях, которые споро несли телегу по протопью. День занимался погожий – предзимье продолжало баловать выживших бархатным теплом. Филипп думал о будущем, а Тишка до первого долгого поворота безотрывно глядел на сосняк, скрывающий таинственное лесное поселение. Не возвращайся в места, которые навсегда покинул тот, кто был тебе дорог. В них не найдешь ты прежнего света.
Глава 48
Странный голос вырвал из небытия:
– Сосна, как слышите меня? Буду вам транслировать команды, прием!
От испуга он взмахнул руками, но что-то помешало им привычно подняться – будто он тонул в болоте и руки вязли в трясине. И все же он
– Хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный! Прилежно молю тя…
– Минутная готовность!
– Ты мя днесь просвети, и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави, и на путь спасения…
– Как вы слышите?
– … направи. А…
– Ключ на старт!
– Аминь!
Он заметил, что не сидит, а полулежит, пристегнутый к пыточной (видимо) скамье. Впрочем, лежать удобно, мягко. Коморка тесная, с трудом поворачивая голову он оглядел ее – какое-то тряпье на стенах да уродливые железные сундуки.
А впереди, прямо перед ним круглое, крохотное – не оконце ли?
– Сосна, я Витебск один, дается продувка.
За оконцем небо, чистое с редкими-редкими кучевыми облаками.
Голос все говорил непонятно, он уже даже привык к нему.
– Дается зажигание.
Снизу поднялся рев, коморка затряслась. В оконце появился дым.
– Хранителю мой святый…
Разверзается, разверзается!
– Предварительная ступень.
– От всякого зла сохрани…
– Промежуточная.
– Ты мя днесь просвети…
– Полный подъем!
Коморка дьявольски задрожала, не оставляя никаких сомнений. Он закрыл глаза.
– И на путь спасения…
Он понял, что не падает в разверзнувшуюся землю, а… летит. Тяжело летит, сотрясаясь, как должен вероятно лететь храм. Так когда-то давно в детстве обещал им старец с длинной бородой.
Созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют её.
Он летит прямо на небо! Чудовищная сила прижимает его к скамье, сдавливает внутренности, он хорошо их чувствует. Тяжелеет голова, трясется коморка, заполняет голову невыносимый гул и треск, но летит в выспри храм его!
– Ты прав был, брат. Прав…
Гул и рев вытеснили все из головы, заполнили ее как туман, он уже не слышал голосов.
За окошком плыли бесконечно далекие реки, горы, изломы и настоящее чудо – облака далеко внизу и тени от них на земле, а за всем этим благолепием – будоражащий вид дугообразного края Земли.
Небо в окошке начало темнеть и гул ушел, летящий корабль стал будто легче, слышался теперь только печальный звон колоколов. Это погребальный перезвон.
Вдруг Земля провалилась куда-то в оконце, за ним стало темно, как глухой ночью и неожиданно – заглянуло Солнце.