Спаситель
Шрифт:
Савка принялся бить себя ровным двоеперстием в лоб, в грудь, в плечи, глядя на Завадского.
– … явил чудо! Немой заговорил по-ученому! И спас нас! Али не чудо это братцы?! Али не прямое указание Его?!
Вместе с Савкой, Данила и Антон тоже посмотрели на Завадского и в их глазах бывший преподаватель увидел то, что не видел даже в глазах паствы на горячечных проповедях Вассиана.
***
Минул год с тех пор, как обессиленного от потери крови Завадского подобрали сыновья Кирьяка на Переславльской дороге в семи верстах от стен Земляного города. Сложными путями раскольничья община пробиралась на восток. Завадский молчал в болезни, никто не дознавался до него, видя его слабость. Ему давали воды, хлеба, водили к реке и ручью омывать раны. Он заметил, что молчание выполняло сразу две полезные функции – защищало от ненужных вопросов и от образа чужака, которого мгновенно выдавала в нем его
Шайка под Ростовом напала на обоз поздно ночью. Убили двоих, утащили девчонку, отобрали еду, четыре зипуна и последний топор. У Завадского забрали туфли, купленные в свое время в секонд-хенде. Он понял, что еще боялся боли, но не смерти, когда к горлу приставили изогнутый нож. С рубашкой и брюками тоже пришлось распрощаться. Кузнец в Шуйском Яме разбил браслеты наручников, позарившись на сверхдорогое железо и в Тотьму Завадский въехал, не имея ничего из прошлого мира. Он вспоминал жену и дочь, огненный шар, Геденоса и в какой-то момент начал думать, что он обычный сумасшедший. Глядя на обернутые онучами ноги, обутые в лапти, он решил, что просто видит сны и страдает чем-то вроде раздвоения личности. Сны яркие, детализированные о несуществующем мире масс-маркетов и телевизионных танцевальных шоу. Но со временем эти сновидения угасали, теряли краски, превращались в настоящие сны и только воспоминание о странном человеке в туалете здания суда вызывало необъяснимое волнение: «я указываю направление».
– Он знал, что-то знал, сукин сын! Росгосстрах, не подведи! – пробормотал Завадский и проснулся от холода – община спала и никто не услышал слов немого.
На другом берегу ледяного сибирского «Ганга», шириною в тысячу двести саженей сходящий туман обнажал покатый берег, усеянный варницами и амбарами.
Завадский подполз к реке, склонился над своим отражением и увидел чернобородого мужчину с длинными свисающими волосами. Взгляд и глаза те же – небесно-синие. Но призрак из сна был лысым, а у этого мужика густые черные волосы. Может и то обман?
«Сны, опять…», подумал Завадский, вернувшись к костру, у которого снова провалился в дремоту.
***
Ранним утром Данила с детской серьезностью во взгляде спрашивал у Завадского: что же они скажут теперь Вассиану? Ведь не было на самом деле никаких планов продажи хлеба и уж тем более участия соседних общин, с которыми даже при согласии Вассиана еще следовало договориться.
Зачем вообще нужно было посылать их на верную гибель? Как это себе объяснял обычный человек семнадцатого века – несложно догадаться. Но для человека из века двадцать первого, отдавшего к тому же несколько сот часов своей профессиональной деятельности изучению охочих до власти маньяков не состояло в этом большой загадки. Он знал зачем Вассиану нужны топоры – каждый мессия нуждается в своем храме. Иначе – король без королевства или русский царь без Кремля.
Данила – смышлёный мужик, верно угадавший, что Завадский все это придумал ради их спасения, но прав был лишь отчасти – Завадский согласился бы с ним в ту минуту, когда увидел семью приказчика и подумал, что с таким багажом трудновато будет перевоплотиться из служилого человека в члена разбойничьей ватаги, как это сплошь и рядом происходило тут с бессемейными казаками. Есть вещи, которыми ты вынужден дорожить. Все верно, но теперь Завадский понимал – эти мысли не были спонтанными решениями. «Сны» диктовали свою правду. Он просто ждал своего часа и этот час не мог не настать.
– Мы скажем ему правду, – ответил Завадский.
– Обаче одобрит ли?
– Хочешь первое откровение, Данила?
Мужик поморщился, опасаясь крамольных речей, но Завадскому было все равно.
– Вассиан не Бог и даже не его посланник. Он всего лишь человек.
В поселение вернулись на вторые сутки. День выходил свежий, пасмурный. Словно прохладный душ в жару
Разумеется, самый настороженный взгляд будет у лидера. Это паства вправе сомневаться, но пастырь знает наверняка, чтобы иметь власть над умами и душами, генератор «чудес» должен находиться в одних руках. Но Завадский думал о другом. Он зашел в дом Кирьяка – крупного старообрядца лет пятидесяти, главы самой большой и самой влиятельной семьи в поселении. Его сыновья подняли его умирающего на старой дороге год назад и приняли в свою семью.
Молва шла быстрее пожара. Завадский понял это когда вошел в дом. Она даже здесь его обогнала. Из светлицы в горницу вышла двадцатитрехлетняя дочь Кирьяка. Невероятно милая девица с нежным взглядом. Ну и глаза, – в который раз подумал Завадский, – утонешь. Она ему чем-то напоминала молодую актрису, имя которой он позабыл. А звали ее Капитолина в честь великомученицы. Не Кларисса, конечно («Светлая»), но немного похоже. Старшие близкие и братья называли ее – Капитошка. Это из детства. Кирьяк ее выучил читать. Капитошка прочла заветы, жития и сделалась тайной сомневающейся. Три года назад в нее влюбился без памяти сын старообрядца Аспирина. Стала Капитолина женой молодого Леонтия, любившего играть на трещотке и хорошо умевшего делать лавки. Вместе бежали, но счастье было недолгим – Леонтий умер в дороге от какой-то болезни. Вдова была еще молодой и недолго горевала. Как и положено в чудесном сочетании многое тревожило – и характер смешливый и речь, в которой растворяла она игривый женский ум и волнующий протяжно-звенящий голос. Особенно, когда шутливо она что-то вопрошала, поворотив голову и разведя руками и сама же себе отвечала, убедительно имитируя предполагаемую интонацию того, от которого ожидалось ответа.
Актрисой ты родилась, подумал Завадский, но не в том веке.
Поскольку по обманчиво-нежному взгляду все было понятно, таиться смысла не было.
– Где отец? – спросил у нее Завадский.
Вместо ответа девушка как бы для задумчивости скосила взгляд чудных своих глаз на сторону, а затем вдруг «выстрелила» ими прямо в Завадского и тот на какое-то время понял влюбившегося Леонтия.
– Чудо стало быть?
– А ты не веришь? – с наигранной строгостью спросил Завадский.
Капитошка смотрела на него с любопытством – так завораживает видеть заговорившего которого ты всегда знал молчуном.
Дверь позади открылась. Еще одно знакомое лицо глядело по-новому – с любопытством. Антип – духовный и физический раб Вассиана.
– Владыко зовет тебя, – объявил он.
– Где он? – спросил Завадский.
Антип раздался в рыжебородых щеках, явив нестройные зубы.
– Диво. И впрямь говорит!
***
Перед тем как войти в избу Вассиана, Завадский обернулся и посмотрел на внушительную постройку без окон и крыши, походившую хлев. Длинные «корабельные» бревна в охапку крест-накрест плотно прилегали друг к другу, черные от смолы, образуя увеличенную избу, похожую на ту, в которой он побывал недавно. Странный храм строил себе Вассиан.
В просторной горнице, пропитанной запахом лиственницы и жженого ладана под образами сидел в черном одеянии властный старик с клюкой и недобрым лицом.
Подле – ближайшие сподвижники и доверительные члены общины, среди которых находились и Данила с Антоном.
– Кика-бес. – изрек старик, глядя на Завадского горящим нелаковым взором.
– Что?
– Филька, стало быть?
Завадский кивнул. Настроение старика ему не нравилось. Он не ждал конечно ничего хорошего, но не думал, что реакция будет настолько быстрой и едва скрываемой.