Спаситель
Шрифт:
– Еже ты сказал, пресноплюй?
«Немой» спокойно поглядел на своих битых товарищей и продолжил:
– Всю дорогу до Ачинского острога держат разбойники. Их там так много, что один обоз грабят сразу три-четыре шайки и потом дерутся промеж собой за добычу. Давно ли твои люди, Мартемьян Захарович, доставляли ясак в разрядную столицу и давно ли ты сам получал казенный овес и хлеб? А с юга киргизы вот-вот набегут снова, сожгут и разорят ваши посады. Ты еще может устоишь, но как долго удержишь без хлеба ты своих людей?
– Во-ся
– Складно «немой» ваш блазнит. – Произнес он негромко в абсолютной тишине. – Ин токмо не уразумею есть ли умысел в словах твоих али надеешься лихой ересью оттянуть свой конец?
– А ты сам посуди, Мартемьян Захарович, гонимые добрались до края мира, взрастили хлеб на мертвой земле. Без казенного жалования, в угнетении, но не голодают в своих болотах, на их ногах погляди – сапоги, а не лапти, на телах рубахи, а не лохмотья. И ты вдруг отказываешь им в уме, считая готовыми разменять свои жизни на пять пудов муки?
Мартемьян Захарович прищурился, улыбка его стала шире, лукавее, он покосился на битых раскольников, затем снова посмотрел на немого.
– Чаю размен дороже?
– Истинно прав был Вассиан!
– Ну-тка, Медведь, выведи-ка его во двор.
Рослый казак толкнул «немого» в плечо.
На улице косил дождь, размывал грязь под плахой, сырил неприступные стены. Мартемьян Захарович стоял, широко расставив ноги против удерживаемого двумя казаками «немого».
– Сказывай елма, соловей, обаче учти – обман я вскрою и егда позавидуешь братьям своим. Пред дыбой самолично отсеку тебе язык. Сказывай!
– Наше поселение в трех днях пути отсюда, – сказал «немой», поглядев в небо на восток, – но пытать об этом нас бесполезно. Если через три дня мы не явимся в скит, Вассиан поднимет общину и все как есть, включая малых детей, пустятся в глушь пуще прежней. А излишки хлеба, все двести пудов – сожгут.
– Двести пудов?!
– Глупо, да? Но это не все. Здесь в окрестностях расселились еще пять общин. И с каждой Вассиан имеет связь. Две из них уже под сотню дворов. Ты знаешь, кто такие староверы – народ скромный, непьющий и трудолюбивый. Одна беда – упрямый. Сожгут себя скорее, чем покорятся. Есть поводы, но сейчас не об этом. Им нужны казенные товары – топоры, косы, железные прутья, не откажутся и от списанных пищалей. По выгодной цене.
– И у коегождо общины по двести пудов хлеба?
– И не только хлеба. У общин есть разный товар, которым они готовы торговать, но не могут, потому что вера сделала их преступниками. Став их посредником, ты не только накормишь своих людей и прекратишь пополнять за их счет разбойные шайки, ты сможешь покупать своих собственных боевых холопов, получишь независимость от воеводы, станешь крупнейшим купцом на юге Томского разряда и полным здесь хозяином.
Мартемьян Захарович смотрел застывшими глазами на немого, но не видел
– Во еже выгода яко его… твоего Вассиана?
– Вся доставка пойдет через него. Раскольники – народ осторожный. Сами к тебе они не пойдут, но охотно пойдут к Вассиану.
– И яко все буде? Каков зачин?
– Первую партию в пятьдесят пудов хлеба и столько же овса я могу привезти через неделю. А на то, что мы привезли сегодня, выдай нам пару топоров и кос, немного тканей и соли – так ты дашь понять Вассиану, что тебе можно доверять. Также дай свежую лошадь, хорошую телегу в аренду, и накорми моих людей – путь в раскольничьи скиты нелегок.
– Твоих людей?
– Истинно так.
Восприняв фразы «немого» как дерзость, казак схватил его за шею, но Мартемьян снова взмахнул рукой и медленно пошел на «немого», испытующе с интересом его оглядывая.
– Как тебя звать, раскольщик? – спросил он, подойдя к нему вплотную.
– Филипп Завадский.
Назвавшись, бывший немой протянул руку, устремив взор в глаза приказчику. Мартемьян Захарович опустил на нее взгляд, и несмотря на незнакомый жест понял, что нужно делать – улыбнулся и крепко пожал протянутую руку.
Глава 8
Новая большая телега, запряженная тяжеловозной лошадью, шла споро, так что измотанные тяжкими дневными испытаниями староверы все расселись на ней. Конный казачий караул Мартемьяна Захаровича сопроводил телегу до поворота на Мелеский острог. Дальше староверы поехали полем. Ветер неистовствовал, разнося по равнине скупую изморось, свежо дышалось обретшим вторую жизнь. Пасмурный день тем не менее таял в вечерних сумерках – надо было думать о ночлеге, но не отошедшие от потрясений путники все хотели подальше уйти в родную дикую глушь.
Завадский сидел поодаль – на задке, свесив одну ногу, облокотив локоть о вторую, хмуро оглядывая бескрайние пространства, которые и через триста лет останутся таковыми.
Данила жевал утиную ножку из небольшого набора снеди, выданного холопами Мартемьяна Захаровича, Антон пил морс, утирая бороду рукавом, а Савка ничего не ел и не пил – глядел вокруг заплаканными глазами. Ехали в молчании, однако все то и дело оглядывались на Завадского, сидевшего к ним спиной. Объехав знакомую сельгу, решили заночевать. Спешились. Тут Савка вдруг упал в ноги Завадскому и зарыдал.
– Прости, прости Господи, еже сомневался, прости мя, жалкого червя…
Все были смущены, особенно Завадский. Подняли Савку, успокоили. Тот крутил головой от Антона к Даниле.
– Я, братцы, разумейте, – говорил он, – егда сымали нас и в избу ту заволокли, мне будто колом в сердце – чаял не увижу я солнушко больше. И стал бога молить, яко никогда не молил, також и все грехи прошлые видны разом стали. Истово молил, как дитя – яви чудо, спаси раба твоего ничтожного, все отпущенное тебе в служение отдам и он…