Спасительная любовь
Шрифт:
— Вы уверены?
Оливия поборола знакомый приступ отчаяния.
— Да.
Кажется, снова пришло время начать все сначала.
Глава 20
Ему надо выбраться отсюда. Надо найти Брэкстона, попасть на Уайтхолл, поговорить с родственниками. Ему надо отыскать Джервейса и выяснить, где правда. Оливия говорила с такой уверенностью, но ведь это никак не могло быть правдой.
Не Джервейс.
У него болели глаза. Ему казалось, что земная ось
Этого не может быть. Не Джервейс. Не улыбающийся, забавный, безвредный Джервейс.
Но и не Ливви.
Она ушла от него не раньше, чем к нему стала возвращаться память, какие-то разрозненные обрывки, часто ничего не значащие.
Он видел коридоры своего дома, вытертые тысячами ходивших по ним ног, изношенные временем и тщательным уходом. Дом не был громадиной с разновеликими крыльями. Дом был в его любимом якобитском стиле, с кессонными потолками и панельной обшивкой. В памяти всплывал кусочек из жизни в нем — Ливви рядом, смеющаяся Ливви. Она всегда смеялась.
Она не была такой, как сейчас. Сейчас у нее измученный вид, она грустная и опустошенная.
Да, ребенок. Она потеряла ребенка? Очень может быть. Отчего еще у нее взгляд женщины, понесшей невосполнимую утрату?
Он взглянул на свою руку и увидел, что она дрожит. Вспомнилось — он прикладывает эту ладонь к ее ставшему немного выпуклым животу, ее ладонь оказывается сверху, ее глаза светятся от благоговения и наслаждения.
— Ты чувствуешь, как он шевелится? — спросила она. — Чувствуешь?
Он почувствовал. Больше у него не было такой возможности.
А теперь их ребенка нет.
Потом, как ни странно, он увидел себя сидящим на великолепной гнедой лошади, а перед его глазами расстилалось море. Но это не было море, которое он знал по Йоркширу. И это не был Скарборо, Рамсгит или Бристоль. Вокруг были пологие дюны, он смотрел на серое море и ждал. Он не знал, чего ждет и почему. Он только помнил владевшее им тревожное чувство. Нетерпение. А если копнуть глубже — отчаяние.
В его памяти возникали обрывочные картины: семья, друзья, места, неизвестно где находившиеся, голоса, говорящие по-английски, по-французски и по-испански.
Мими. Смеющаяся, счастливая Мими.
И снова Ливви. Он вдруг увидел ее, заплаканную, застывшую на подъездной аллее аббатства. Он вспомнил, с каким удовлетворением он захлопнул дверь перед ее лицом, а потом поспешил к окну, из которого мог видеть, как Роджер, егерь, вывел ее за ворота. Он вспомнил кислый вкус предательства, которое питало его, и удовольствие, которое он получил от ее жалкого вида.
Кто возник за его спиной? Он не видел, но слышал его.
— В следующий раз она, может быть, подумает, прежде чем предавать своего мужа.
— В следующий раз она предаст своего покровителя, — услышал он свои слова, и ему
Тот, кто стоял сзади, засмеялся. Так смеялся Джервейс.
Память замолчала, оставив Джека с горьким чувством ненависти к себе. Он в самом деле был таким жестоким? Неужели он так и не выслушал ее объяснений?
Неужели Джервейс сумел убедить его? Джервейс подходил ближе, выглядел таким расстроенным, таким смущенным и неуверенно рассказывал — для его, же блага — еще одну сплетню о том, что делала Оливия, когда Джек отлучался куда-нибудь.
Неужели Джервейс такой монстр, каким изобразила его Оливия?
Потирая разболевшуюся голову, Джек встал и подошел к окну, выходящему в сад. Было уже поздно, луна серебрила почти неподвижную листву. Она все еще была там, застывшая как статуя. Она сидела так давно. Джек видел, как приходили и уходили люди; большей частью они просто оставались стоять в дверях библиотеки, иногда что-то говорили ей. Один раз вышла леди Би и села рядом, не касаясь ее. Ему показалось, что Оливия отрицательно качнула головой. Больше она не двигалась.
Отчего ему так больно? Отчего ему страшно за нее? Пусть она провела утро в его объятиях, говорила, что любит смотреть, как первые лучи солнца пробуждают его. Пусть он еще ощущал ее запах и слышал ее смех, когда тыкался носом в ее шею. Пусть он не мог себе представить, как женщина, которая всецело доверялась ему, может одновременно предавать.
Он не мог вообразить такое и раньше.
Потом он вспомнил отца. Как отец с покрасневшим лицом стучал по столу, бросая обвинения в адрес Оливии, словно ошметки грязи. Но относились ли эти всплывшие из глубин памяти воспоминания ко времени его решения жениться или ко времени его решения развестись?
Он узнает. Ему нужно попасть на Гросвенор-сквер и надеяться, что его семейство будет на месте. Сначала, конечно, надо убедиться, что Ливви в безопасности. Захватив куртку, он пошел к двери.
— Ну нет, — сказал сержант Харпер из коридора. — Сегодня вам ни к чему бродить по улицам. Право, стоит вам высунуть голову со двора, как мы окажемся там, с чего начинали.
Джек замер. Ему и в голову не могло прийти, что этот кривоногий солдат не просто так торчит в коридоре.
— Почему вы думаете, что я хочу сбежать?
Харпер дерзко осклабился и оторвался от бледно-желтой стены.
— Думаете, мне не приходилось видеть, как выглядят решившие улизнуть новобранцы? Небольшая стычка — и они уже хотят домой, к маме. Боюсь, именно это вы и собираетесь сделать, прошу извинить за такие слова.
Джек оторопел.
— А кто вы такой, чтобы остановить меня? Харпер продолжал скалить зубы.
— Я тот, кто сейчас намного сильней, да и ноги у меня покрепче… ну, в любом случае одна нога.
Он, кажется, посчитал это истерикой. Джек чувствовал себя запертым в клетку.