Спасти огонь
Шрифт:
Мы занялись любовью. Я не постеснялась раздеться полностью. Мне было все равно, даже если бы какой-нибудь из десятков спящих вокруг нищих увидел нас. Стояла непроглядная темнота, и я терялась в огромном теле Хосе Куаутемока, тоже совсем голого. Заметив, что трава меня колет, он лег на спину и посадил меня на себя.
Когда мы закончили, я прилегла к нему на грудь. Он руками укрыл меня от холода. Я сама удивилась своей столь открытой, столь дерзкой наготе. Да, раньше я тоже раздевалась на публике, но всегда в безопасном пространстве театральной сцены. Я находила это смелым и подрывающим устои. И в контексте моей прошлой жизни так оно и было. Но на самом деле это не предполагало никакого физического риска. А здесь я играла собственной
Границы, сдерживавшие меня раньше, стирались. Может, я двигаюсь прямиком к безумию? Или, наоборот, наконец-то обретаю свое подлинное «я»? Меня удивляло полное отсутствие чувства вины. Нет, на этот раз монашки из моей школы не одержат верх. Я уничтожу в себе токсины греховного сознания. Хватит этих мук. Нельзя, чтобы меня парализовало виной и я утратила способность ясно мыслить.
Мы оделись и обнялись, чтобы согреться. Я уснула как убитая. Всегда чувствительная к малейшему шуму, на этот раз не слышала гула машин и автобусов на соседнем проспекте, голосов и шагов тех, кто совершал в парке пробежку, криков уличных торговцев, которые с раннего утра предлагали купить атоле, апельсинового сока и тамалес спешившим по дорожкам рабочим и служащим.
Проснулась я только поздно утром. Пустынный ночью парк теперь был полон людьми. Некоторые смотрели на меня с любопытством. Наверное, они думали, эта богачка валяется на газоне, потому что вчера напилась и, не найдя дорогу домой, легла отсыпаться, где упала. Спросонья я протянула руку, пытаясь нащупать Хосе Куаутемока. Его не было. Я приподнялась, думая, что он откатился на пару метров. Нет. Я осмотрелась. Может, сидит на скамейке или отошел купить тамалес. И нигде его не обнаружила.
Я поднялась на ноги. Парочка старшеклассников целовалась на скамейке. Я подошла к ним. Парень гладил грудь девушки поверх блузки. «Извините», — начала я. Парень недовольно обернулся, явно желая сказать: «Пошла на хрен отсюда, старперша». Девушка поспешно одернула юбку и застегнула пуговички на блузке. «Вы не видели тут такого высокого блондина, с довольно длинными волосами, он вон там лежал со мной?» Девушка покачала головой: «Нет, сеньора, мы только пришли». Красные пятна на шее и груди, выдававшие возбуждение, говорили об обратном. Они не меньше получаса тут милуются, это точно. «Вон там он был, под деревом. Не проходил здесь?» Парень угрюмо ответил: «Мы же сказали — нет». Я не стала настаивать. Сказала «спасибо» и отошла. Он хотел продолжить начатое, но она не дала. Взяла рюкзак, встала со скамейки и пошла прочь. Он поплелся за ней, не забыв наградить меня гневным взглядом.
Я не могла поверить, что Хосе Куаутемок меня бросил. Я слепо отдалась на его волю, а он просто испарился. У меня началась паническая атака. В довершение неприятностей вдалеке показались двое полицейских. Может, он сдал меня, чтобы избавиться? Или предпочел уйти ради моего же блага? Или я ему просто наскучила? Да нет, не может он пропасть. Только неон.
Я вернулась к соснам, под которыми мы спали. Там я хотя бы вне поля зрения полицейских, которые, впрочем, не выглядели настороженными и явно никого не выслеживали. Прогуливались себе, и все. Наверное, просто дежурили в этом парке.
Я снова огляделась. Может, он пошел умыться из фонтана. Нет. По дорожкам рабочие шли к маршруткам, скучковавшим-ся у выхода на проспект. Один нищий снял рубашку и мыл подмышки тряпицей, смачивая ее в луже. Бездомные собаки рылись в переполненных урнах. Мамы вели маленьких детей в садики. Жизнь продолжалась, а я сидела одна в парке, задавленная грустью. Хосе Куаутемок, мужчина, которого я любила, как никого другого, бросил меня на произвол судьбы.
Кричат. Стреляют. Бегут. Нападают. Плачут. Стонут. Режут.
Федералы нападают. Зэки отбиваются. Рукопашная. Видны только тени. В кого стрелять? Кого пырнуть? Анархия. Приказы с обеих сторон. Отступайте. Давите их. Держитесь. Коридоры забиты трупами. Запах крови. Запах утраченной жизни. Шаги. Автоматные очереди. Крики боли. Мольбы о пощаде. Суета. Кто есть кто в этой темноте? Свист пуль. Осколки. Дыры. Раненые. Призывы о помощи. Разбрызганные мозги. Сломанные кости. Кровь. Последние вздохи. Дыхание рот в рот. Последние объятия. Прощания. Слезы. Доблесть. Ярость. Гнев. Отчаяние. Страх. Надежда.
Силы полиции врываются с нескольких флангов. Зэки отбивают их. «Те Самые» устроили ловушку. Несколько федералов вбегают в корпус. Взрыв динамита. Семь, восемь трупов. Полиция отводит войска. Отступление. Мятежники окружают их. Прободенные органы. Печенки. Легкие. Кишки. Поджелудочные железы. «Назад, назад, назад». Мечутся тени. Потемки. Снайперы. Трое, пятеро падают.
Псы рвутся в бой. Разодранная плоть. Вырванные мускулы. Лай. Рычание. Выстрелы. Вопли. Пули, выпущенные в собак. Предсмертные хрипы. Навостренные уши. Судороги. Холод. Дым. Огонь. Туман. Вертолеты. Огни. Преследование. Снаряды. Барретты пятидесятого калибра. Базуки. Винты. Дула. Минометы. Взрывчатка. Сполохи. Огонь. Жжение.
Убийцы. Воры. Насильники. Нарко. Мусор. Пехота. Глупая война. Зачем играть слабыми картами с нарко, когда соглашение было так близко? Хаос — это подарок. В мутной воде акулы кормятся. Война. Война. Война.
Хосе Куаутемок стреляет. Прячется. Вжимается в стену. Трудно двигаться вперед в этом черном океане. В этом густом черном океане, пахнущем порохом и голосами. Трудно на ощупь понять, в какой части тюрьмы находишься. Он думает, что он в корпусе В, не своем.
Дон Хулио и его приспешники засели в ВИП-корпусе. Оттуда они командуют наступлением. Нарко из бывших военных — их советники. «Разверните шеренгу по центру», «сверните позиции во дворе». Слепые приказы — кругом полная темнота. Все равно что разбивать пиньяту с завязанными глазами. Они чувствуют, что побеждают. Ливень пуль уже не такой плотный. Шмели улетели. Вражеские черепашки перегруппировываются. «Не расслабляться», — велит военный-нарко, знаток тонкостей контратаки.
Вдали слышатся сирены скорых. Много сирен. Сколько раненых там, снаружи? Сколько раненых здесь, внутри? Хосе Куаутемок подбегает к одному. Челюсть снесена пулей «дум-дум». Он что-то булькает. Машет руками. «Спокойно», — говорит Хосе Куаутемок. Но нельзя успокоить человека, у которого осталось пол-лица. Язык пляшет в месиве из крови и костей. Человек хочет что-то сказать. Но получается только шум радиоприемника. Ему уже ничем не помочь, разве что добить. Но Хосе Куаутемок не станет. У несчастного в руках нож. Хосе Куаутемок забирает его и прячет за пояс. «Удачи, братан», — говорит он и покидает его на пороге смерти.
Бой прерывается. Снова сирены скорых. Далекие крики. Хосе Куаутемок выходит во двор. Там творится сущий кошмар. Человечьи и собачьи трупы. И вдруг он слышит за спиной нарастающий гул. Оборачивается. Разгоряченная человеческая масса, догадавшись, что федералы отступили, несется к выходу. Это всякая шелупонь, низший разряд в тюремной иерархии. Воришки, карманники, насильники, проштрафившиеся на взятках мелкие чиновники, хлам, шестерня. Массовый исход. На бегу они стреляют по сторонам, отпугивая оставшихся черепашек. Гориллы дона Хулио пытаются их задержать. Они — приманка, червячок на крючке. Расходный материал. Нельзя их терять. Но делать нечего, табун вырвался из стойла. В спину их тоже не постреляешь. Пусть бегут, говорят нарко — военные советники. Лишние стычки не на пользу. И вот они бегут, эти мексиканские мариелитос[34] заражать улицу зудом мятежа.