Спасти Вождя! Майор Пронин против шпионов и диверсантов
Шрифт:
– Господин Бронсон! Мне кажется, за время пребывания в СССР вы неплохо выучили русский язык?
Бронсон загадочно кивнул.
– Тогда я расскажу вам историю про кремлевский сортир. Если хотите – исторический анекдот.
Они остановились. Бронсон закурил и заинтересованно взглянул на Пронина.
– Несколько месяцев назад с товарищем Сталиным обедал наш гость из Франции. Лидер тамошней компартии. Очаровательный человек, между прочим. Где-то между горячим и десертом, после перцовки и сухого вина, он тоже захотел помыть руки. И провожать его вызвался сам товарищ Сталин, которому тоже потребовалась гигиеническая процедура. Возле писуара французу в голову пришла лихая шутка, которую он поторопился сообщить товарищу Сталину. Француз, кстати говоря, неплохо говорил по-русски, что вполне типично для деятелей Коминтерна. Он сказал, указав на писуары: вот единственное
Бронсон не все понял из рассказа Пронина, но рассмеялся.
– А вы-то откуда знаете эту историю? – спросил он по-русски. – Вы что же, прятались за рукомойником?
– Я б вам ответил, господин Бронсон. Но простому ответу вы не поверите. А сложный – не поймете. Все-таки в русском языке вы еще не дока. Вот, например, я произнес: «дока». А вы и не знаете этого слова! А по-немецки вы говорите? Вот по-немецки я бы с вами побеседовал основательно.
– По-немецки – хуже, чем по-русски. Гораздо хуже.
Бронсон грустно курил неподалеку от мужской комнаты. Он смотрел в окошко, там в сумраке ноябрьского вечера переливались золотые купола. Пустынный тихий Кремль казался огромной осажденной крепостью. Бронсон запутался, заплутал в этой холодной стране. «Здесь невозможно работать. Все общество у них пронизано контрразведкой. Даже вот этот усатый журналист, несомненно, работает на НКВД. И не просто работает между делом, как наши газетчики. Это первоклассный агент. Я уверен, что он в совершенстве владеет английским. Но ему удобнее лгать, вилять, маневрировать. Я не успеваю за его кульбитами. Остается Виктор. Вся надежда на Виктора».
Когда они под ручку вернулись к столу, Сталин откашлялся в кулак и незаметно рассмеялся. Как сдружились эти журналисты! Что ни говори, а профессия сближает... Потом были новые тосты, слово брали Дэвис и Литвинов. Наконец, был десерт, и пошатывающегося Бронсона пришлось бережно нести к машине американского посла. Не было только одного: намека на террористический акт. И «кремлевский предатель» снова никак себя не показал.
Первый снег в Нескучном саду
Что такое московский Нескучный сад? Тихий райский уголок в большом городе, на берегу реки, одетой в гранит, неподалеку от шумного, по-комсомольски задорного ЦПКиО имени Горького. Тропинки Нескучного сада помнят Екатерину Великую, помнят могущественного промышленника Прокопия Демидова. Это по его приказу здесь разбили сад. Наш старый знакомый – Иван Владиславич Жолтовский – тоже приложил руку к этому московскому уголку. Здесь он строил павильоны первой сельскохозяйственной выставки, он же руководил перепланировкой сада. Словом, исходил дорожки Нескучного вдоль и поперек. Именно Жолтовский позаботился о реставрации здешних старинных павильонов и мостов. Денег не хватало, порой маститый архитектор из собственного кармана платил малярам и штукатурам.
Бронсон посетил десятки достопримечательных мест Москвы и выбрал именно Нескучный сад для прощального банкета. Особенно приглянулась ему библиотека-читальня. Этот уютный домик как будто с полотен Ватто перенесся в сталинскую Москву. Сам Дэвис договорился с директором библиотеки – и вечером двенадцатого ноября для читателей этот центр просвещения был закрыт, о чем и сообщало специальное объявление. Редко, ох, редко библиотеки закрываются на спецобслуживание. Библиотека – не обувной магазин, не ресторан и не гастроном. Но американский посол похлопотал, советские компетентные органы согласились – и директор библиотеки принял решение: банкету быть.
Когда-то он сдуру вступил в кадетскую партию... Он – Иван Никитич Повечеровский, сын гимназического математика, студент Московского университета. Он был пленен лекциями профессора Кубацкого. И не только лекциями. Старался подражать манерам профессора, его взглядам на мир, его походке, его язвительным шуткам. Кубацкий был историком права и философом. На его лекции сбегалась вся Москва, иногда им интересовалась жандармерия. В сорок лет он считался университетским светилом. Кубацкий досконально знал немецкую философию, но кумиров у него не было. Он критически относился и к Гегелю, и к Марксу, хотя, конечно, отмечал и сильные их стороны. Щеголял прогрессивными идеями, нередко публиковался в либеральной прессе. Особенно нашумела его критика коммунистического манифеста Маркса – Энгельса – критика не с монархических, а скорее с либерально-элитарных позиций. Кубацкий
Издавал газету, руководил пропагандой. Но у белых ему было неуютно, и он постарался поскорее оказаться в Берлине. А Повечеровский пересидел в Тобольске все «огненные годы» Гражданской войны. К советской власти относился лояльно с самого начала. В двадцать первом году он вернулся в Москву. От пятикомнатной квартиры отца осталась одна комната в подвале. Там и поселился дипломированный юрист Иван Повечеровский. Но правоведение его не манило: он предпочитал держаться подальше от ведомств Феликса Дзержинского. Образованные люди были наперечет – и его, по распоряжению Луначарского, быстро произвели в директора библиотеки. Сначала он скрывал свою связь с кадетами. Потом понял, что скрывать опаснее, и придумал целую историю о нерадивом студенте, который был вынужден согласиться на предложение профессора, чтобы закончить университет. Несколько раз ему приходилось общаться с бдительными товарищами, устно и письменно объяснять «пятно в биографии». В итоге он остался директором библиотеки, не узнал ни тюрьмы, ни сумы. Стал советским человеком – беспартийным, холостым, но почти благонадежным. Даже тридцать седьмой год тихо пересидел в Нескучном саду. Семьей он так и не обзавелся, близких знакомств ни с кем не водил. Жалованье тратил на отменную еду и портного. Имел сбережения в сберегательной кассе – вполне легальные.
...И вдруг – разговор с американским послом, а потом – объяснения в ГБ. Эта ситуация тяготила Повечеровского. Даже любимые коричневые кожаные ботинки стали ему малы. Когда жмут ботинки – целый день ходишь с кислой миной. И директор библиотеки маялся, места себе не находил. Даже повысил голос, накричал на пожилую библиотекаршу. И куда делась его знаменитая сдержанность? Гостями библиотеки в этот вечер будут политики, дипломаты, чекисты, придет и академик Жолтовский. Повечеровский ожидал новых проверок, новых объяснений, ожидал копания в своем небезупречном прошлом. В библиотеку уже приходил огромный двухметровый чекист с кошачьей украинской фамилией. И он говорил с Повечеровским не слишком любезно. А как же – интеллигент «из бывших». Удобный крючок, чтобы повесить на него всех дохлых собак. Вот и новый визитер – улыбчивый и немолодой усач в зеленом пальто. Опытный директор библиотеки сразу определил в нем очередного проверяющего. Повечеровский пропустил его вперед, угодливо открыв дверь кабинета:
– Сейчас нам принесут чаю.
– В одиночку пить не стану. А за компанию с вами, Иван Никитич, – с нашенским удовольствием.
– Вы хотите поговорить об этой американской затее? Ох, товарищ...
– Пронин. Майор Пронин. А для вас – просто Иван Николаевич. Мы с вами тезки. – Пронин улыбнулся. Надо было как-то успокоить этого напуганного человека. Повечеровский мучительно тужился, теребя пуговицу пиджака, который он то распахивал, то застегивал. – А уж коли тезки, так найдем общий язык?