Спать и верить. Блокадный роман
Шрифт:
— Альпинистка, говоришь? И она по-прежнему в этом госпитале?
— Не знаю! Может ее удалили уже, Юрия же Федоровича нет.
— А покажешь, где госпиталь?
187
— Это чем у тебя из комнаты пахнет? — бесцеремонно спросила Патрикеевна эвакуированную Петрову. — Запах незнакомый.
— Желуди варю, — огрызнулась Петрова. Она даже нормально отвечая, казалось, что огрызается.
— А их можно? — забеспокоилась Патрикеевна. Не за Петрову забеспокоилась, а за полноту сведений. Неприятно ей было что-то упускать
— Если осторожно, — процедила Петрова. — Три часа варишь, воду меняешь минимум четыре раза, лучше пять, я шесть раз меняю, такая система. Тогда будет каша. Вообще там танин, если просто сварить и съесть, отравишься к фигам. Один умник в лазарете так сварил, ноги отнялись. Народ — он же тупой, вы еще посмотрите, что он по весне будет жрать…
Эвакуированная Петрова работала санитарным хоть, но врачом, потому картинка на двери Рыжковых осталась действительной. Прогнозы ее на весну вообще были крайне неутешительные:
— Под сугробами труп на трупе погоняет. Начнет таять, будут гнить. Будут гнить, пойдет эпидемия. Общественные могилы тоже не выход. Захоронения неглубокие, трупов начнет пучить, рвать, будут бить из могил фонтаны трупной жидкости. Это эпидемия. Все живое умрет, в свою очередь вспучится…
— А если немцы сейчас город освободят, до тепла? — беспокоилась Патрикеевна.
— Да как же, — отмахивалась Петрова. — Нужен им такой город. Они ж не идиоты — зачем им голодное стадо?
Патрикеевна, в общем, сама это давно поняла и на освобождение не надеялась. Гады немцы, не лучше советских. А они тут дохни.
Днем Петрова ходила работать, Лизу в детский очаг не хотела, девочка сидела в квартире. Сидела безропотно, а даже и напротив: вольготнее казалась одна, а с матерью ежилась, будто ее даже побаивалась. У Лизы была кукла Зоя, собственноручно сшитая из лоскутов и пуговиц. А Зое она сшила тридцать одежек — платьиц, кофточек, шляпок. Рюкзачок был. И продолжала шить. Тихо сидела в углу и шила. Почти не говорила, улыбалась мало, но обрадовалась, когда Варя дала ей старое платье для кукольного шитья.
У Лизы был наперсток, но старый пластмассовый, с большой трещиной, и пальцы был истыканы. Патрикеевна подарила ей металлический.
188
«Прямо семейство, — усмешливо умилился Максим. — Не было забот, да купила порося…»
Они впервые поднимались «домой», в конспиративную, вместе с Глоссолалом и Кимом, и плюс еще вели освобожденную из госпиталя Зину. Ким и Глоссолал заботливо ее под руки поддерживали.
Зина хоть и не говорила и, пожалуй, дара речи впрямь была лишена, хоть и смотрела несколько луповато: угадывалось при этом, что вполне она в себе. И Викентий
Порфирьевич с Кимом мгновенно заценили ее за своего человека.
Вошли в квартиру, ать: какой-то легкий треск из ближайшей комнаты. Максим вытащил пистолет, распахнул дверь — и отшатнулись.
Комната была наполнена рыжим шевелящимся пламенем. Огонь плясал в комнате как в аквариуме. Большой дрожащий куб огня. Все четверо оцепенели, не смея даже бежать: огонь гипнотизировал и сводил в судороге. Но не было от него жара, и не переплескивался он
Не меньше четверти минуты прошло, пока понял Максим: адским пламенем полыхает дом через двор. Трехэтажный, он полыхал целиком, как стог, и пламя стояло во весь горизонт, как цунами. Оно, к счастью, не надвигалось: и ветер напротив дул, и расстояние все же снежных метров пятнадцать, и пожарный расчет уже бухтел во дворе.
Так и праздновали они заселение Зины — под отблеск пламени да крики пожарных. Зина, не тушуясь, мигом взяла все бразды на кухне, а Викентий Глоссолалыч к концу вечера лукаво завел любимую пластинку:
— Вот, полковник Максим, и альпинистка у нас в бригаде. Конец товарищу Кирову, как думаешь?
189
Все застыло. Колонны ослепительно белые, в мохнатой пленке инея, кажется, что камень промерз насквозь. Фашисты примерзли в своих окопах языками к штыкам, зашкерились. Атаки ни туда, ни сюда, лишь изредка для порядку, чисто жертв поприбавить. Налеты по графику, в восемь вечера ежедневно, но вялые и короткие. Городские люди внутри себя убывали в режиме как рыба вмерзает в лед, отличали себя от мертвых только в порядке инстинкта. Викентий вчера весь вечер нудел, что пора сдвигать ситуацию.
Вчера Максим пошел на принцип: поллитра и ни каплей больше. Уложился в 550, несмотря на празднование с Зиной: ажур! «Значит, захочу — перышком соскочу». Зная, что легко соскочишь, можно и позволить чуток: за завтраком нынче уговорил стакан. Шел от Дома ученых на Литейный по набережной, мимо кладбища белых кораблей, еще поднагнался из фляги. Или прав Викентий: сдвигать ситуацию? Завалить Кирыча? Чорт, а вот чуть ли не завтра встреча Кирыча с активом Н.К.В.Д., давно анонсированная, и что? Не подтверждали. Там, конечно, не завалишь, собьют на лету, да и оружие на входе изымут, и вообще Максим погибать не собирался, валить бригада должна, но принюхаться, глянуть хоть на него. Максим Кирова живого даже на митинге не наблюдал, был знаком исключительно по портретам.
На Литейном кинулся к Рацкевичу, порученец сказал, что не примут сегодня. Пришлось к Здренко. Надо же принюхаться!
— Тут, хе-хе, беспокоиться не извольте, не приглашены-с… Не думайте что опала, но психологически теперь я бы не советовал вам Михал Михалыча по нынешнему положению беспокоить. Зуба, так сказать, хе-хе, стратегического он, по моему разумению, на вас, как говорится, не точит, но тактический, так сказать, понимаете сами. В сложившейся ситуации. Насчет академика, которого вы, хе-хе, с таким остроумием и изяществом изволили прикнопить…
Что же с академиком? Ситуация выходила из-под контроля. Надо возвращаться в кабинет на Литейный.
— Не знаете что с академиком? — всплеснул Здренко и скривил губами йкраткую буквицу. — Так ведь по высочайшему московскому повелению он сегодня извлечен из каземата и бандеролирован, хе-хе, на большую землю! Ввиду обратного закапывания воителя Тамерлага в присущую ему гробницу, чтобы замкнуть причину войны. Мистика, хе-хе, поверить — партийную силу надо иметь, но ситуация на фронтах, сами знаете, предполагает все средства воздействия…