Спать и верить. Блокадный роман
Шрифт:
242
Сейчас предстоит умирать, Ким хорохорился-геройствовал, а теперь стало страшно. Раз так — и умереть! Дело, конечно, того стоит, товарища Кирова взрезать — потомки спасибо скажут, и Викентий Порфирьевич утверждает, что Ким превратится в белого духа, но страшно.
Белым духом — не сказать, что сильно уж хочется, да наверняка и брехня.
Отступать некуда… И как отступишь? Сбежать? А куда — на улицу? Хлебные грабить? В банду, у которой есть малина, чтобы там ночевать? Тоже еще где сыщешь банду, у Гужевого вот была банда да сами его и ликвидировали. Да и стыдно увиливать. Сам решил! Будет позор на все
И уже не убежишь, уже на изготовке, в подземном ходу.
Еще Ким боялся потому, что забыл дома выданный Максимом йад. Просто забыл! От волнения. Обнаружил это уже в конце, растерялся и не сказал Максиму. А теперь поздно, все. Придется откусывать язык. А если не выйдет? Должно выйти! Иначе будут пытать, а пыток можно не выдержать и выдать Максима, а это нельзя.
Умирать, значит. Откусывать и умирать. Летчик вот над Таврическим пошел тогда на таран? — пошел! А как собаки с гранатой под танк бросаются? Из убеждений? Собаки вряд ли из убеждений. Что же им — гусеницу от танка понюхать дают?
243
Генриетта Давыдовна и Лиза варили вдвоем кашу. Им нравилось наблюдать, как она сгущается. Вроде вода с крупой, всех делов-то, а по ходу уплотняется, увеличивается, набухает! Булькает.
— Красиво, да, Лизонька, — радовалась Генриетта Давыдовна. — Кашка будто бы… посапывает! Сейчас сварится! Вкусная будет!
— Пузырьки, — согласилась лаконичная Лиза.
Лиза, как и Саша, по зодиаку была Стрельцом. При
этом ничуть не напоминала Александра Павловича, но все же напоминала одним важным: ответственностью. Добросовестно красила значки, не забывала о кукле Зое и не съедала лишнего хлеба, от нее можно было не прятать. Научилась в домино, так потом все домино четко собирала в коробку.
И чувствительная! Генриетта Давыдовна вчера решила остроумно подшутить с Лизой: сама скребла ногтями по обоям, а обманно вскрикнула: «Мышь!» Лиза тоже вскрикнула, но скоро угадала, что шутка, и разревелась. Генриетта Давыдовна постановила в дальнейшем ее не обманывать.
244
Варя с девочками от райкома обходила дома, и на набережной Обводного попали в один дом, где умерли все. Двухэтажный, на шесть квартир, и все двери распахнуты. Где пусто и разорено, где скелеты или трупы седые в постелях, один детский труп держал в руке целлулоидного попугая, и тоже разорено, и никого из живых. И радио работает. Звучит женским голосом радиоочерк о подвиге ленинградцев. Жутко так — в пустом доме. «Дом-призрак», подумала Варя.
Радио выключили, ушли.
Потом Варенька думала: а почему они автоматически выключили радио?
Сразу не могла дать ответ, потом поняла, что этим съэкономили энергию.
245
К Эрмитажному театру Марат Киров подъезжал мрачно. Смерть косила как чокнутая, по прикидкам достигла до четырех тысяч в день, до трех точно, совсем точно-то не сочтешь, неясно, какой процент умерших не фиксируется. А то ли еще будет. Оно, конечно, выгодно, меньше людишек кормить, но тут уж не до удобств: прямо катастрофа проходится по Ленинграду, колесница кошмара. Невольно задумаешься о небесном возмездии.
Не кипеть ли ему, Кирову, в котлах у чертей? Хотя он-то и не виноват, бьется за ленинградцев.
С балериной тоже напрягало. Подозрительный подарок.
Как, может, кабана перед рождеством? Подкормить балеринкой. Фуражу не жалеют скотопасы кремлевские.
Что за балерина еще, надо глянуть.
Балерина оказалась ничего, интересная. Ноги коротенькие, толстенькие, но Кирова это не смущало, а, напротив, по особому возбуждало. Кшися такой вот была, судя по фотографиям.
Танцевала так ничего, бодренько.
Среди танца на сцене, как не сказать откуда на лыжах, нарисовалось привидение. Раз и выросло посреди сцены! То самое, по описаниям, с черепом на голове, в черном плаще, романтизм! Заухало, заорало «халларча-хабылларча» и на Кирова навело ствол, но нажать не успело. Телохранители вскочили, давай решетить привидение из одиннадцати стволов, а Кирова самого из внимания выпустили.
Тут и прыгнул Ким с ножичком Кирову в горло! Не попал. Сантиметров не хватило: оступился, замешкался и Киров удар отбил, нож выбил, даже не поцарапался. Что за наваждение, маленький пацан с ножом на вождя Ленинграда, бред! Что за пацан? Телохранители уже кидались на Кима, но он смог: высунул язык далеко как смог, и клацнул зубами под корень, и получилось. Кровь хлынула как Нева, Ким закашлял, кровь комками полетела по залу. Ким умер с досадой, зря, даже не за полушку. Но гордый, что смог выкусить язык.
Хватит такого балета!
И, выходя из театра, между ног Кирову свалилась сверху, с крыши крыльца, граната. Прямо почти между ног, будто из него и выпала. Сейчас рванет. Время есть только с жизнью проститься, пожелать что-нибудь, помолиться, если религиозен, проклясть кого напоследок.
Мысли метались в Кирове как в клетке, ничего не успевал, то проклясть думал, то пожелать: путался.
На гранату прыгнул каракатицею Рацкевич, закрыл собою, герой, своим хромоногим телом. Оно, конечно, если б Киров погиб, Рацкевичу за недогляд по любому кранты, но все же нужно иметь волю и мужество, чтобы сигануть на гранату.
Которая, в результате, не взорвалась. Безуха сегодня Рацкевичу: и жив, и герой.
— Живым, сука, взять кто там сверху! — рявкнул Рацкевич.
Но взять альпинистку по верхотуре — не хухры с мухрами, а если что, то Зина и йад не забыла.
246
Персонально приснился Максим, Варенька даже удивилась, не ожидала его встретить во сне.
Он был как волшебник, летал над землей, тряс волшебной палочкой. Всех спасал. Освободил Арвиля, доказал что тот не виновен, извлек Юрия Федоровича, нашел Кима, привел маму в разум. И даже Бином снилось, что жив. Ни у кого нет собак, а у них у одних на всю блокаду есть Бином, и они с ним гордо гуляют по ледяной сердце-вине Фонтанки.
247
Балерина Кирову не слишком потрафила, как-то неудобно все оказалось расположено, глубоко, еле просунешься, а лобок выдвинутый и низкий, и больно пухлый: мягко, но непривычно. С прежней Ангелиной не сравнить.
Тыкался в эту, а в уме все постороннее вертелось. Что-то он важное забыл, а что именно — забыл! А, про картошку! Запасы картошки поразил грибок, без исключения, надо ее есть сверхнорм, пока не сгнила. А ответственный соратник побоялся сверхнорм предлагать и слег с лихорадкой. Картошка тем временем гниет себе, в ус не дует. Киров соратника урыл, а про картошку, чтобы срочно в реализацию, в ярости не приказал. А без него ведь не сообразят! Надо крупу пока придержать, а всю картошку — на выдачи! Снял с себя балерину (она так мило довольно хрюкала всю дорогу, но неактивная), оделся, пошел в кабинет.