Спать и верить. Блокадный роман
Шрифт:
248
Рацкевич совещание созвал тут же, к полуночи, не откладываясь, но пока съезжались, стал уже порядочно пьян, и совещание вылилось в распитие коньяка с лимоном. Рацкевич все матерился и колотил кулаком в стену, к концу костяшки в кровь раскрошил. Требовал с каждого раскрыть по заговору к утру, на крайний случай — послезавтра к полудню.
Потом в свете увезенного академика и странного поступка Ульяны, выпустившей подозреваемого, настрого приказал не отпускать теперь ни под каким соусом. Ни одного! Взяли, хоть и ошибочно — стрелять!
— И
— Михал Михалыч!
— Да шучу… Шучу! Перессался масквич-та! Слышь, с тебя, как масквича, два заговора раскрыть!
— Товарищ генерал, но два…
— Два, сука! Лады, сука, один! Но лучший! Лучший заговор, понял?!
249
Генриетта Давыдовна снова слушала радио, следила сводки, ликовала за Москву. Расценивала, как решающий перелом. Может быть, к весне побьем гадину!
Побьем!
Штыков от винтовок набрать и Гитлеру в загривок рядком вколотить, как иглы у дикобраза. Так и будет!
Вколотим так, что всю жизнь потом станут рисовать в карикатурах!
Просыпалась без десяти шесть, с забытым возбуждением ожидала нового дня. Лиза, работа! Сколько уже ленинградцев ходит с ее значками, чтобы не сталкиваться впотьмах! В шесть открываются булочные. У них еще есть, с утра за хлебом не побегут, ближе к обеду побегут, но приятно, что хлеб уже возможен и при этом — весь впереди, не почат!
Варин офицер говорит, что до Нового года точно хлеба повысят, только число и цыфра неизвестны еще. Скорее бы, и побольше!
Они бы с Лизой не прожили без офицера и Патрикеевны, но Генриетта Давыдовна все, что брала, щепетильно заносила в тетрадь, как долг. Она обязательно все отдаст, и Патрикеевне, и офицеру, то есть Варе, наверное, за него, ему-то может самому и не нужно.
Все заработает и отдаст! Здоровья в килограммах в Генриетте Давыдовне еще не прибавилось, но энергия прямо увеличивалась, как самозарождалась! — настоящее чудо. Начиная с той ложки сахара: какие-то пульсы она в организме сдвинула. Тащить от колонки тяжелое, как сталью залитое, ведро, вырубать из него по утрам кусок льда чтобы погреть воду — это казалось немыслимым, от этого хотелось скорей умереть, а теперь стало вдруг мыслимым. Ну и отколоть топориком, эка невидаль! Зато Лиза согреется. Нашли тоже немыслимое! Вчера вот 125 грамм по допвыдаче яичного порошка выдали — такой был сюрприз!
250
— Мы ведь когда революцию делали, то как делали, — разглагольствовала мама. — Мы так делали: я в книжном работала продавцом, мне приносили явку, я запоминала, молоденькая была, а другие потом под видом книжных посетителей, с паролем, а я им раз явку на ухо, и они уходят, зная уже явку! И туда сами уже идут, планируют тактику! Так и совершили мы эту революцию.
Максим приехал за ней с утра вроде как в стационар ЭЛДЭУ забрать, но это лишь Вареньку обмануть. Сам-то понимал, что нечего маме делать в стационаре. С таким пациентом не сладить, персонала минимум, а еще как ее подкармливать
Пока Варенька возилась, из шкафа доставала, отвлеклась, Максим изловчился и маме в приоткрытый рот конфету с йадом.
Мама тут же выкорчилась.
Варя сначала даже и не поняла. Посмотрела мутно на маму, уже мертвую, и глаза отвела, не поняла, что к чему. Только потом снова посмотрела и ахнула:
— Мамушка!
А та стекленела.
— Как же так… — шептала Варенька. — Она же целая была, сытая! Нет-нет! Максим, посмотрите, ведь она умерла! Как же так!
Это все еще шепотом. А потом окончательно сообразила и как заорет!
И прыгнула на Максима. Запрыгнула ему, как маленькая, на руки, еле поймал.
251
А может быть писать понемногу книгу про Никиту Солнышкина, по полчаса в день, подумала Генриетта Давыдовна. Ближе к вечеру, ежедневно! У нее, конечно, недостаток с литературным талантом, но Сашенька столько ведь сделал заготовок, а она будет подражать под его стиль!
Это, если писать, будет поступок преодоления, вокруг него сгруппируется весь день и обретет таким образом смысл. Лиза, книга! Настоящая жизнь. Книга будет в память о Саше.
Взяла папку с материалами. Сашин почерк. «Колышутся пучки зеленых или коричневых водорослей, обвивая кружевные ветки красного, лилового, розового, черного цвета. Проплывают неуклюжие рыбы-шары, быстрые рыбы-возничие с длинной нитью на спине. Медлительно передвигаются прозрачные колокола и купола медуз. Высунув волокнистые щупальца, ползут по дну оранжевые, желтые, красные морские звезды. Шевелят иглами фиолетовые морские ежи, играет плавниками радужный морской петух. Повсюду раковины, большие и маленькие, среди них попадаются жемчужницы».
Красота-то какая! Это Саша описывал коралловый атолл, по книгам. Сами-то они никуда не выбрались, ничего по туризму не посетили. Хоть бы Черное море! Может быть, Лизоньке повезет. Надо научить ее плавать! Кого-нибудь попросить чтоб научили. Варенька, кажется, хорошо плавает.
Тут Варенька как раз закричала.
252
Лизу крик застал в бывшей новой комнате, где она жила со старой мамой. Лиза пробралась сюда покрыть краской от значков кляксу на обоях. Клякса была уродливая, как дыра, а под блестящей краской превращалась в интересный узор.
253
— Скоропостижно? — заглянула в комнату Патрикеевна. — Ну-ну.
Бросила на Максима короткий, пронизывающе-понимающий взгляд. До чего же ушлая старушенция, как рентген.
Генриетта Давыдовна всунула испуганное лицо, из-за нее выглядывала Лиза, держала за спиной куклу Зою.
Максим поставил Варю, извлек из серванта четыре стакана, разлил из фляги, помянули. И Варя тоже, как автомат.
С церемониями решили не тянуть, Максим пошел звонить, препоручив Вареньку Патрикеевне, Варя тут же упала в обморок, Патрикеевна ее нашатырем. Варенька еще не отошла, а уже позвонил, договорился.