Спецназ обиды не прощает
Шрифт:
— Туранцы? Значит, турецкие иранцы, что ли?
— Не иранцы, а засранцы, — сказал Чингиз, и первым расхохотался, подставляя Зубову ладонь.
Зубов пожал сухую твердую ладонь, но Чингиз выдернул руку и объяснил:
— Когда у нас говорят какую-нибудь смешную вещь, и руку вот так делают, надо просто хлопнуть по ней и все. Типа «я тебя понял, брат».
Он снова подставил ладонь, и Зубов по ней хлопнул.
— Вот так, — удовлетворенно сказал Чингиз, тяжело слезая со стола. — Ты меня понял, я тебя понял.
— Я только не понял, — сказал Зубов, — какой смысл записываться в
— Наверно, есть выгода. Они все — шестерки. А шестерки любят работать в большой команде. Чтобы их было много. Вот ты один, их четыре. Ты справился. А если их четырнадцать, тогда что? А если сорок, тогда? Наверно, такая выгода. Ладно. Забирай игрушки и иди к своим аферистам. Завтра поговорим.
Они перешли в комнату со стеклянными столами. «Стечкины», «узи» и четыре коварно припрятанных ТТ лежали под марлей, как медицинские инструменты.
— Ай, аферисты, сукины дети, — покачал седой гривой Чингиз. — Конкретно им сказал, разбирайтесь без оружия. Будь проклят тот день, когда я пустил их сюда.
— Удивляюсь я, — сказал Зубов, укладывая в сумку чужое оружие. — Какие могут быть дела у такого человека, как вы, с такими уродами?
— Откуда ты знаешь, какой я человек? — спросил старик.
— Один глоток достаточно…
— Дела разные бывают, — сказал Чингиз, поудобнее устраиваясь в своем кресле и снова закуривая. — Я что, виноват, если какая-то шпана на моей земле устроила свою хазу? Раньше легче было. Все друг другу помогали, советовались. Этот вайнах дикий что, не мог у меня сначала спросить? Дядя Чингиз, у меня дома ситуация нестабильная, можно у тебя мои вещи полежат? Я что, без понятия? Нет, все сами решили. А теперь война из-за этих чемоданов. Мне войны не надо. Целоваться с туранами-баранами я тоже не буду, но они по-человечески попросили, культурно. Дядя Чингиз, люди говорят, что наши чемоданы видели где-то в твоем городе. Разберись, пожалуйста. Это уже другой разговор. А то, что они меня вербовать начали, это потому что аферисты.
— Вас? Вербовать?
— Клянусь, конкретно вербовали. Даже бумажку давали подписывать. Рекламщики, да. Такие они хорошие, половина мед, половина сахар. Мюсюльмане бедные, несчастные, только тураны-бараны их защищают. Наши школы все ерунда, дети пускай в медресе ходят. Я им сразу сказал: мозги полоскать не надо. Если ваш медресе такой хороший, почему ваши инженеры всю жизнь у нас учились? А насчет аллаха тоже самое. Пока я живой, мне мулла не нужен. Тем более турецкий. Мы «шийя», шииты, а они сунниты.
— Что, такая большая разница?
— Католиков знаешь? Есть разница с русскими? Вот у нас то же самое.
— Тогда зачем они сюда лезут? — спросил Зубов. Ему не хотелось уходить от старика, и он закурил еще одну его алжирскую сигарету. — Если бы католики так нагло лезли в Россию… А ведь так и есть. Лезут. Сейчас им свобода. Лезут все, кому не лень. Сектанты всякие, вообще уроды.
— Вот у нас тоже самое, — кивнул старик. — Я так думаю, они сами такую вещь придумать не могли. Это Америка их толкает. Спокойно жить не могут, слушай. Где немножко лишние деньги видят, сразу лезут. Теперь им нефть надо. Всем нашу нефть надо. Все сюда лезут, только не сами. Впереди себя разных
— Да я особо не интересовался, — Зубов пожал плечами.
— Сынок, надо интересоваться такими вещами, — строго поднял Чингиз свой прокуренный палец. — Это как цирроз. Тихо-тихо болит, даже не думаешь про это. Потом — парт! И готово. Надо раньше интересоваться, чтобы потом не жалеть.
— Ну и чем кончилась их вербовка?
— Они видят, что я не какой-нибудь там пацан, сразу отстали. В общем, так. Пускай заберут свое говно, потом на сто километров ко мне не подойдут. Если чужое говно в твой дом попало, надо его быстро-быстро выкинуть, а потом хорошо почистить.
— Понятно, — сказал Зубов. — Почистить, конечно, придется…
Глава 26
С тяжелой сумкой Зубов вышел во двор. Автобус уже развернулся. Выбитое стекло было затянуто серой занавеской.
Он поднялся на подножку передней двери и ощутил тяжелый запах крови и формалина. Салон автобуса был перекрыт серой шторой, и Азимов с Шалаковым сидели рядом на тесном сиденье. Зубов остался на подножке, бросив сумку на пол, и автобус выехал со двора.
Водитель открыл форточку, и теплый ветер бил в лицо Степана Зубова, обдавая его запахами нефти и вянущей листвы, вот примешался запах горячего хлеба, а вот потянуло жгучими соленостями с базара. Это были запахи жизни. Как же он раньше не замечал, что жизнь так вкусно пахнет? А какие дивные женщины проносились мимо него… Некоторые изумленно оглядывались, увидев его ухмылку за стеклом закрытых дверей катафалка.
Пару часов автобус простоял у длинной стены с вышками и прожекторами. Зубов и водитель сидели на корточках под одиноким деревом, задерживая дыхание, когда ветер дул от автобуса.
Наконец, Шалаков с Азимовым вышли из КПП, а через какое-то время ворота раздвинулись, выпуская серый фургон с зарешеченными окнами.
Фургон послушно катил за автобусом через весь город до самой дачи. А там из него выгрузили изможденного зэка. Зубов завязал ему глаза черной лентой с остатками золотых букв и повел за собой, а впереди шагали «аферисты».
Они шли по извилистой дорожке между голыми деревьями к неприметному зданию на самом краю сада. Дом был сложен из такого же камня-кубика, что и бесконечный забор, окружавший сад. Маленькие окна были изнутри прикрыты пожелтевшими газетами. У входной двери стояли двое в сером камуфляже. Завидев идущих, они вытянулись и шагнули в стороны.
Внутри домик показался просторнее, чем снаружи. Стены и пол были покрыты толстыми коврами. Низкие кушетки и пуфики красного бархата стояли вокруг пары низких столиков. На темном полированном дереве поблескивали хрустальные вазы с черным виноградом и оранжевой хурмой.
Зубов почувствовал удушающий приступ голода. Наверно, он сглотнул слишком громко, потому что Азимов сказал ему:
— Сейчас, сейчас. Посиди здесь, тебя покормят по высшему разряду.
Он послушно сел на мягкую кушетку. Шалаков щелкнул своим ножом и перерезал ленту на глазах зэка. Тот принялся тереть глаза и оглядываться.