Спецслужбы и войска особого назначения

Кочеткова П. В.

Как-то, вспоминаю, Ежов приехал к нам домой вместе с женой. Был уже нетрезв.

— Что же, — сказал за столом. — Я все понимаю, моя очередь пришла…

Ежов успел отравить жену. Может, и не по-человечески это звучит, но в какой-то мере ей повезло — избежала всех тех страшных вещей, которые ее ожидали.

(С. Берия. Мой отец Лаврентий Берия. — М., 1994.)

ПАДЕНИЕ КОМБРИГА

Сигнал тревоги «Центр. 02.12.42. Меняю дислокацию согласно плана № 4. Следующий сеанс связи по соответствующему графику».

Такая радиограмма была отправлена в начале декабря 1942 года из оккупированного Минска

резидентом советской разведки. Только несколько человек из разведуправления генштаба Красной Армии знали, что скрывается за ее скупыми строчками. А это был сигнал тревоги. Дело в том, что в Минске в конце 1942 года усилиями фашистской контрразведки был раскрыт и арестован подпольный партийный центр. Угроза нависала и над явочными квартирами советских разведчиков. Она оказались на грани провала.

Шифрованную радиограмму отправил в разведуправление Генштаба советский разведчик Вишневский. К этому времени почти все его явки в городе были провалены, щупальца гестапо протянулись и до последней, хозяином которой был подпольщик П. Р. Ляховский. Пора было принимать срочные меры. А план № 4 означал, что разведгруппа Вишневского из 4 человек с помощью проводников перебирается на запасную явочную квартиру под Минском в деревне Латыговка. Ее хозяин, бывший начальник погранзаставы на старой западной границе, хорошо знал Вишневского по совместной службе. Разведгруппе удалось в начале декабря благополучно выйти из Минска и добраться в Латыговку. Через неделю здесь же обосновалась и другая разведгруппа Генштаба РККА, которую возглавлял офицер-разведчик Барсуковский. И вскоре в Латыговке заработали две рации.

Появление двух разведгрупп с рациями стало большой удачей для партизанского отряда «Штурм», впоследствии переросшего в бригаду «Штурмовая». Отряд был организован в марте 1942 года группой военнопленных, бежавших во главе с комиссаром И. М. Федоровым из концлагеря в Масюковщине.

А командовал отрядом Б. Н. Лунин, бежавший вместе с Федоровым. Связь с Большой земле Лунин поддерживал через Д. И. Кеймаха («Диму»), командира партизанского отряда, базировавшегося в Руднянском лесу Логойского района. Но только свои радисты могли обеспечить устойчивую связь с Центральным штабом партизанского движения, значит — и систематическое материальное снабжение.

Разведгруппы объединились и полным составом в 8 человек были зачислены в «Штурмовую». Однако произошло непоправимое…

Павел Романович Ляховский в условленный день не получил очередной вести от Вишневского. Связь оборвалась, и, как показало будущее, навсегда. А затем появились слухи…

После освобождения Минска, в 1944 году П. Р. Ляховский написал в Комитет Госбезопасности БССР о своих подозрениях, изложил известные ему факты. Результатом этого письменного обращения стали круги переписки и донесений. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не один разговор мёжду Сталиным и Пономаренко. Речь зашла о злоупотреблениях партизан на оккупированной территории, о случаях необоснованных репрессий, допущенных в годы войны. Память у Сталина была цепкой. Он припомнил, что о белорусских партизанах они уже разговаривали по телефону в конце 1943 года. Тогда Верховный позвонил начальнику Центрального штаба партизанского движения и сказал:

— Мы тут к Новому году представляем к званию Героя большую группу военачальников — командующих фронтами, армиями. Давай кандидатуры своих партизанских командиров, чтобы все было по справедливости.

Пономаренко задумался. Он попросил у Верховного разрешения назвать кандидатуры позже, а сам связался с начальником Белорусского штаба

партизанского движения П. 3. Калининым и запросил нужные сведения. Калинин, в свою очередь, обратился к И. П. Ганенко — второму секретарю ЦК КПГ, который недавно вернулся из Вилейско-Витебской зоны. Иван Петрович уверенно назвал фамилии командиров многих партизанских соединений, которые, по его мнению, были достойны высокого звания.

Назвал он, поколебавшись, и фамилию Лунина. А колебался Ганенко вот почему. Во время кустового совещания командиров и комиссаров партизанских бригад, отрядов, руководителей подполья хорошо подвыпивший Лунин учинил дебош, упрекая руководство в том, что его недооценивают. Дескать, его бригада «Штурмовая» действует около самого Минска, «у черта на рогах», а его постоянно обходят. Возмущенный командир соединения Р. Н. Мачульский пригрозил разжаловать Лунина и отстранить от командования бригадой. Утром все командиры стали просить Романа Наумовича за Лунина. Тот уступил. Этот инцидент запомнился Ганенко как и рассказы о боевых делах бригады. Так фамилия Лунина появилась в приказе Главнокомандующего, и на груди комбрига «Штурмовой» засияла Золотая Звезда Героя. Теперь же, в 1944 году, Сталин небрежно обронил:

— Подумаешь, кого-то партизаны расстреляли. На то они и партизаны…

И дело прикрыли. Прикрыли, но не закрыли. То, что когда-то хоть раз попало в поле зрения КГБ, сохраняется надолго, если не навечно. В 1953 году дело на короткое время всплыло вновь. К этому времени Борис Лунин из Минска, где он после войны работал помощником министра автотранспорта республики, переехал в станицу Белоозерская Краснодарского края, получил в наследство два дома и устроился на должность заместителя начальника крупной автоколонны. Но и здесь он долго не задержался: давнее пристрастие к спиртному сослужило плохую службу. Не помогла и Звезда Героя. Пришлось продать дома и обосноваться в Анапе.

Здесь его и нашел следователь военного трибунала Белорусского военного округа Васютович…

— Меня! Арестовать? Да знаешь ли, кто я такой?! Я — Герой Советского Союза, полковник, бывший комбриг известной на всю Белоруссию «Штурмовой». Ты — мальчишка! Меня? Арестовать?

И все же Борис Николаевич Лунин в наручниках под конвоем был доставлен в Минск…

Военный трибунал, рассмотрев дело по обвинению бывшего командира партизанской бригады «Штурмовая» Лунина Бориса Николаевича, признал его виновным в нижеследующем…

Новый, 1943-й год, командование только что организованной партизанской бригады «Штурмовая» встречало вместе с членами разведгруппы Вишневского и Барсуковского. Пили за знакомство, за взаимопонимание, боевые успехи, и, конечно, за победу над врагом. Лунин, как всегда, перебрал, кричал громче всех, хвастал. Вишневскому это не понравилось. Но… долг платежом красен. Назавтра он пригласил командование в гости, на хутор Юшки, недалеко от Радошковичей. Отправились на двух подводах. На передней ехал комбриг и Вишневский, на другой — комиссар Федоров. В пути между Луниным и Вишневским вспыхнула ссора.

За столом Лунин вопреки своему обычаю пил мало, беспричинно хмурился. А по дороге обратно брякнул комиссару Федорову, что, дескать, Вишневский хочет занять его место.

Надо сказать, что Лунин в каждом новом человеке, появившемся в отряде, подозревал соперника. А тут еще офицер разведуправления — смелый и бескомпромиссный.

Вернувшись в штаб, Лунин долго не спал, часто выходил на улицу, наконец, приказал оседлать коня и уехал. На недоуменный вопрос Федорова ответил, что отправляется к соседям в Руднянский лес.