Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору

Симбирцев Игорь

Некоторые из этих опытных подпольщиков и разведчиков даже в тисках беспощадного НКВД пытались вспомнить старые приемы борьбы с зарубежными спецслужбами, в условиях советского беззакония в НКВД совершенно бесполезные, как прием политической голодовки. Бывший агент советской разведки и член ЦК компартии Германии Вернер Гирш, ранее личный секретарь генсека КПГ Тельмана и главный редактор газеты КПГ «Роте фане», по привычке неоднократного политзаключенного в Германии объявил голодовку и после ареста НКВД (опытный подпольщик не мог смириться с обвинением в работе провокатором для гестапо), отчего и скончался в Бутырской тюрьме во время следствия. Другие быстро поняли, что при условии отсутствия в НКВД даже видимости законности или прокурорского надзора вся их наука подпольной борьбы на Западе здесь неприменима, и начали давать показания о «заговоре в Коминтерне» на себя и на других арестованных.

Арестованных

ранее ценных агентов или разведчиков советских спецслужб из числа коминтерновцев не спасали никакие прошлые ордена и заслуги перед НКВД, будь то лихие секретные операции за пределами СССР или донесения на товарищей по заграничной компартии или аппарату Коминтерна. Напротив, основная масса репрессированных сотрудников Коминтерна как раз и состояла из тех, кто работал на советские спецслужбы или состоял в основном центре нелегальной деятельности – ОМС. Среди множества документов из архивов спецслужб по делам арестованных «врагов народа» из Коминтерна выделяются письма из лагеря уже осужденного коминтерновца и агента ИНО ГПУ и Разведупра болгарина Петко Петкова (в советской разведке и Коминтерне работал под фамилией Янтаров). Он забрасывал письмами о своем несправедливом осуждении и руководство НКВД, и прокуратуру СССР, и писал в Исполком Коминтерна своему соотечественнику Георгию Димитрову. И во всех письмах Петков постоянно поминает свою бурную деятельность в подполье БКП в 20-х годах, свое участие в восстании 1923 года, свои операции в Болгарии по линии разведки ГПУ, свои аресты болгарской тайной полицией. А заодно и напоминает, сколько он дал советским органам госбезопасности негласных сведений о засевших в руководстве БКП и болгарской секции Коминтерна «предателях» и «троцкистах», по его доносам уже арестованных и репрессированных. Так, в письмах Петкова о вопиющей ошибке в случае с его осуждением перемешаны эпизоды героической жизни боевика и разведчика с откровенными примерами доносительства: «Росен – лидер тайной оппозиции в БКП, Папачиев – троцкист, Искров – террорист, Генчев – специально провалил наш транспорт с оружием болгарскому восстанию, а меня выдал болгарской охранке и так далее». Все названные Петковым-Янтаровым в этих письмах деятели БКП в Советском Союзе в свое время уже арестованы в 1936–1938 годах, в том числе и по его доносам.

Так что не стоит понимать всю кампанию зачистки Коминтерна и иностранных компартий так примитивно, как это иной раз преподносится в книгах об истории Коминтерна: бескорыстные рыцари служили мировой революции, а вырожденцы из НКВД их злодейски истребили. Все в эти трагические годы было сложнее, вот и Петков – типичный пример революционера и агента НКВД, разведчика и доносчика в одном лице. Не все шли по его пути: тот же обвиненный им в провокаторстве для болгарской охранки (по-видимому, все же ложно обвиненный) опытный боевик БКП и сотрудник советского Разведупра РККА Христо Генчев, судя по документам из дела Петкова, все обвинения в свой адрес полностью отвергает. Но и ни на кого из других болгарских коминтерновцев показаний об их антисоветской деятельности давать не желает. Генчев так и умрет в сталинском лагере в начале войны. Впрочем, в тех же лагерях сгинет и так боровшийся за свою жизнь и против «оппозиционеров-троцкистов в БКП» Петко Петков, даже заступничество за него перед НКВД Георгия Димитрова ему не поможет. Это лишь один простой пример одного из активных коминтерновцев на службе советской госбезопасности и разведки: романтика подполья, лихие разведывательные операции, тайные доносы на товарищей, заснеженные гулаговские бараки – все затянуто в один непростой узел.

Все эти связанные с советскими спецслужбами или прямо в них служившие одно время коминтерновцы были репрессированы по большому делу о контрреволюционной организации внутри Коминтерна, которое в НКВД расследовали в течение всего 1937 года (названные следствием лидерами этой группы Пятницкий, Кнорин и Кун также расстреляны). В 1937 году в аппарате Коминтерна органы НКВД арестовали и репрессировали почти 90 человек, в 1938 году еще 20 коминтерновцев пали под ударами репрессий. Это только сотрудников самого аппарата Коминтерна, количество репрессированных простых коминтерновцев, прибывших в Союз деятелей зарубежных компартий, перешедших из Коминтерна в советские спецслужбы, зашкаливало за тысячу уже только за один 1937 год.

Работавшие в советской разведке под чужими именами и с чужими документами иностранцы, как и нелегально прибывшие в СССР, вообще были беззащитны, об их исчезновении в недрах Лубянки никто мог и не узнать. Из московской гостиницы «Люкс» на улице Горького (сейчас это гостиница «Центральная» на Тверской улице), бывшей главным общежитием для иностранцев из аппарата Коминтерна, регулярно «черные вороны» увозили новых жертв этой чистки бывшего

штаба мировой революции. Димитров в своем докладе о «разгроме антисоветского заговора в Коминтерне», воздав хвалу бдительному НКВД в его ликвидации, заявит, что заговорщики почти полностью успели взять под негласный контроль ОМС организации и целые национальные секции при Коминтерне, например польскую.

Многие из попавших под молот репрессий коминтерновцы расстреляны в привычном тогда ускоренном порядке. Некоторых для ареста и расстрела специально вызвали с разведывательной работы за границей, как немца Киппенбергера, или с фронта испанской войны, как бывшего там комиссаром интербригады хорвата Чопича. Некоторым из таких обреченных коминтерновцев только отказ вернуться по приказу в СССР из-за границы сохранил жизнь, как руководителю нелегального аппарата германской компартии Вильгельму Мюнценбергу. Он стал таким же невозвращенцем, как некоторые сотрудники разведки ИНО НКВД или Разведупра, а Мюнценберг много знал об операциях советских спецслужб, и не только в Германии. Даже после полного отхода Мюнценберга от Коминтерна и исключения его за отказ приехать в Москву из КПГ Сталин долго негодовал и требовал от НКВД либо заманить Мюнценберга в Союз для ареста, либо ликвидировать его спецоперацией в самой Европе. В 1940 году Мюнценберг во время побега из фашистского лагеря с группой товарищей отстал от них и при невыясненных обстоятельствах то ли повесился в лесу, то ли был кем-то убит и повешен на дереве – в его смерти многие тогда и сейчас видят все же дотянувшуюся до невозвращенца-коминтерновца руку сталинских спецслужб.

Побег на Запад спас жизнь и агенту Коминтерна Яну Валтину (сотрудник советской разведки НКВД под фамилией Креббс), которого ранее перевербовала германская контрразведка СД и сделала двойным агентом. Хотя сам Ян Валтин в своих мемуарах «Ни родины, ни границы» и утверждал, что СД его подставила та же советская разведка в качестве ложного агента и двойным агентом он не был, а порвал по идейным соображениям только с НКВД. В итоге бежавший в США и от советских, и от немецких своих хозяев, Валтин избежал репрессий в НКВД.

Кто-то из связанных со спецслужбами коминтерновцев избежал расстрела, но на долгие годы отправился в бараки сталинских лагерей, как арестованный в гостинице «Люкс» после возвращения из Испании знаменитый командир интербригады Манфред Штерн (Клебер) или польская коммунистка Стефания Брюн (сестра заместителя Дзержинского в ВЧК Иосифа Уншлихта, также расстрелянного к тому времени).

В НКВД надзором за кадрами Коминтерна (а с 1937 года и репрессиями и организацией дел по их обвинению) занималось специально созданное подразделение в 3-м отделе ГУГБ НКВД. Его возглавлял чекист Лев Полячек (сам репрессирован и расстрелян своими в 1939 году в год зачистки ежовцев в органах госбезопасности), и здесь работали специализировавшиеся на коминтерновцах – «врагах народа» и страшные для них своими садистскими методами допросов следователи НКВД Лангфанг и Шварцман – этих «специалистов» осудят только после 1953 года, уже как бериевцев.

1937 год стал только самым «урожайным» для НКВД на репрессии в Коминтерне. Первые же репрессии с арестами и расстрелами коминтерновских кадров начались еще в 1935–1936 годах, как и первые «пробные процессы» в СССР над троцкистами или зиновьевцами. И в Коминтерне первыми тогда ликвидировали тех, кто действительно в середине 20-х годов стоял за Троцкого или Зиновьева, то есть относительно настоящих оппозиционеров: Сафарова, Вуйовича, Домбаля, Сичильяно, Мадьяра. Известный лидер компартии Венгрии Мадьяр вдобавок еще при стукаче заявил в 1935 году, что «НКВД сначала берет всех подряд, а уж потом разбирается». С этого вообще-то и началось «Дело Коминтерна» в разработке НКВД, со сводки заместителя начальника ИНО НКВД Горба «О сомнительных лицах» от 1936 года. И как это было и в самой большевистской партии, и в самом НКВД, сначала забрали и репрессировали поддерживавших оппозицию за десять лет до того под аплодисменты других, а уж затем и за этими другими пришли с совсем высосанными из пальца обвинениями.

То же и с интернационалистами, уже отправленными Коминтерном в ряды кадровых сотрудников спецслужб СССР. Первым репрессированным из них еще в 1931 году можно считать чеха Ярослава Штромбаха. Молодой лейтенант австро-венгерской армии в русском плену пошел в Чехословацкий корпус, сразу после октября 1917 года из его рядов дезертировал к красным, командовал в РККА интернациональным полком, а с 1923 года перешел в Разведупр. Позднее Штромбаха перевели в строевые части командиром 44-й дивизии под Киевом, а в 1930 году арестовали по делу «Весна», вскоре расстреляв. Среди приговоренных к смерти фигурантов дела «Весна» из царских и белых офицеров в РККА чешский интернационалист Штромбах смотрится странно, хотя он тоже из кадровых офицеров, пусть и австрийских.