Спелый дождь
Шрифт:
Сижу один
В каком-то там году.
Зачем я здесь
Без смысла, без значенья
Чужим дождём
В чужую лебеду?
Года мои,
Колеблемые свечи,
Я вижу вас -
Но нет туда пути.
Продувшемуся в жизни
В чёт и нечет,
За свет ваш дальний
Нечем мне платить.
Все разошлись
По делу и без дела.
Где близкие?
Где дружеский совет?
Лишь дождь чужой
Над головою белой.
На мне одном
Сошёлся клином свет.
15
К
Мы
рассылали
сти-
хи по толстым и тонким
журналам, но получали
стереотипные отказы с де-
журным
вылавливанием
«блох», а также: «К сожале-
нию, редакционный порт-
фель переполнен...» Ред-
ким просветом порадовало
письмо из Красноярска от
Виктора Астафьева. Миша
решился послать ему сти-
хи, потому что Астафьев
долго жил в Перми. Тогда
он ещё не был столь знаме-
нит. А вдруг не откажет? И Виктор Петрович ответил - на двух страничках:
«Уважаемый Михаил Николаевич! Стихи ваши очень энергичны по рит-
му, задиристы по содержанию, хотя порой и сдаётся мне, что Вы тыри-
тесь на действительность дорогую вроде дворняги, цапнете за штаны и
тут же хвостом виляете извинительно. В этом деле - или, или...
Конечно же, на стихах ещё лежит печать незрелости, но и самосто-
ятельность проглядывает, вернее, скорее стремление к ней, и во всем
чувствуется поэт, т.е. человек, богом отправленный в мир выражать
себя и свои чувства посредством стона, а не потому что захотел стать
поэтом. Поэт - он невольник, он с рождения обречён, и тут ничего не
поде-лать никому, даже цензуре, даже внутреннему цензору. Вам, ко-
нечно же, надо писать и писать, но поскорее проходить задиристость
и так называемые «поэтические находки», т.е. скорее устремляться и
достичь естественности самовыражения...
Готовьтесь к трудной доле современного советского поэта. Всем са-
мостоятельно мыслящим людям, и литераторам в частности, живётся
у
Ваш В. Астафьев».
Астафьев предлагал помощь в публикациях - на Урале и в Москве. Но
из журнала «Урал», куда он пообещал переслать стихи, никто не написал.
Переписку с Виктором Петровичем мы оборвали сами, рассудив: если че-
ловек сказал доброе слово, это ещё не значит, что его надо эксплуатиро-
вать до упора. Астафьев - не поэт и не издатель. Сибирь - далеко... Однако
этой «протянутой в ледоход соломинкой» мы жили и грелись долго.
Однажды Миша сказал:
– Я долго думал, к кому хотел бы обратиться по крупному счету, и нашёл
два имени: Лев Аннинский и Вадим Кожинов. Но Аннинский более историк
литературы. А Кожинов работает по современности. Я напишу Кожинову.
Мы отобрали восемь-девять стихотворений.
Прошло полгода, а может, и больше. Мы почти забыли об этом письме -
мало ли кто нам не ответил?! И вдруг приходит поэт Витя Болотов:
– Вот, я нашел это в издательстве - валялось среди рукописей. Увидел
твоё имя и подумал, что, может, тебе пригодится.
Мы взяли листок и обомлели: это была кожиновская рекомендация к
публикации.
16
Чтобы понять значимость этого факта, надо вспомнить, что означало
в семидесятые годы имя Вадима Кожинова. Это был литературный бог и
бунтарь. Он сделал имя Николаю Рубцову. Среди тех, кого он «выводил в
люди», Алексей Прасолов, Анатолий Жигулин, Николай Тряпкин, Виктор
Лапшин... Уже одно упоминание фамилии Кожинова рядом с именем не-
известного автора могло считаться сенсацией.
Первая реакция - бурная радость. И... оторопь. Ну и что? Рекомендация
САМОГО Кожинова полгода валяется в издательстве, и никакой реакции.
Можно представить, как «стояла бы на ушах» литературная Пермь, на-
пиши Кожинов такое о ком-то другом! Но зачем эта рецензия нам здесь,
дома? Повесить на стенку? Хвастаться перед знакомыми? Она была на-
правлена по адресу - издателям.
В начале января 1982 года в редакцию газеты «Молодая гвардия» при-
шел запрос - послать на учёбу в Высшую комсомольскую школу журна-
листа. Выбор пал на меня. Я сначала хотела отказаться: много работы,
маленькие дети. И чему там научусь? Тем более - на сорок дней...
Но Миша сказал:
– Управимся без тебя. Поезжай. Найди в Москве Кожинова и расскажи
обо мне.
...В первый раз Вадим Валерьянович назначил мне встречу в Доме архи-
тектора: он там читал лекцию на вечере памяти Рубцова. Я пришла почти
за час до начала, села в первом ряду. Слушала, боясь проронить слово. По-