Спендиаров
Шрифт:
Весь дом был насторожен в эти знаменательные Для его обитателей дни. Младшим детям был запрещен вход в кабинет. Стараясь привлечь к себе внимание отца, так долго бывшего в отсутствии, они подходили на цыпочках к окну, у которого он работал за конторкой.
Я знаю, на земле мне нет прощенья, О похититель счастья моего! Отрада мне одна осталась — мщенье! Не за себя я мщу, а запел композитор с выразительностью, которой могли бы позавидовать все без исключения певицы, исполнявшие партию Алмаст.
В течение нескольких дней слышался лейтмотив рока, разрабатываемый в финале: каждая его фраза была предрешена композитором еще в разгаре его тяжкой болезни. Затем из кабинета стали доноситься грустные, похожие на музыкальные размышления наигрывания уже давно написанных отрывков. Невозможно было угадать по поведению композитора, еще находившегося во власти инерции творчества, что самый большой труд его жизни закончен. Зато безудержная радость охватила свидетелей его героической работы.
Первая сюита из оперы «Алмаст»
Прошло около месяца, и Спендиаров снова стоял у конторки, мурлыча что-то себе под нос и каллиграфически выводя ноты. Задавшись целью поделиться с публикой своим творением, он взялся за инструментовку отдельных отрывков из оперы. Настроение у него было беззаботное и радужное, как и подобает, человеку, донесшему свою ношу до конца. Мечты его, направленные к единственной цели — успешному! завершению возложенного на себя труда, теперь осуществились, и он строил планы на будущее с экспансивностью юноши, начинающего жизнь.
Скорбное известие о смерти Ованеса Туманяна, последовавшей в конце марта 1923 года, изменило ход его мыслей, устремленных к встрече с автором «Тмкаберди арум». Его неудержимо потянуло к Глазунову. Но о нем вспомнили ялтинские друзья-музыканты. Они предложили ему через курортное управление авторский концерт.
Был уже вечер, когда Александр Афанасьевич прибыл в Ялту. В синюю дымку сумерек уходили белые пятна дворцов и полоски улиц. Спускаясь по трапу, композитор старался различить среди столпившихся на молу ялтинцев своих прежних знакомых. И вдруг они окружили его — постаревшие, в потертой одежде, живое воплощение трудного времени, отделившего прошлое от настоящего.
На следующий день друзья пришли к нему музицировать. «Мы все были свидетелями его мучительных поисков сюжета для оперы, — рассказывал впоследствии дирижер А.И. Орлов, — поэтому нам не терпелось услышать новое сочинение Александра Афанасьевича. Исполнители были налицо. Александр Афанасьевич и пианист-любитель Петр Иванович Веденисов сыграли в четыре руки симфонические отрывки из оперы, а постоянный исполнитель романсов Спендиарова Магит напел арии. Сложность каденций в песне ашуга вызвала сомнение в возможности ее исполнения…»
Но вскоре они рассеялись.
Вторую кровать в номере композитора занял приехавший в Ялту на гастроли артист Большого театра С.П. Юдин.
«Не успели мы познакомиться, — рассказывал через много лет Сергей Петрович, — как Александр Афанасьевич заявил, что ждал меня «как манны небесной». «Я, видите ли, написал оперу, — сказал он, сделав ударение на последнем слове, — и вот одна ария вызывает у меня сомнение». Он достал рукопись и, поставив ее на пюпитр рояля, сказал тоном, в котором чувствовалось уважение ко мне как к артисту: «У меня к вам покорнейшая просьба, Сергей Петрович, не попробуете ли вы ее спеть?»
На следующий день тут же в номере я исполнил песню ашуга со всеми каденциями. Александр
Удивительно приятное впечатление произвел на меня этот простой человек, располагавший к доверчивости и откровенности. Однажды, когда мы оба лежали в постелях, я признался ему в своем ялтинском увлечении. Выслушав меня очень серьезно, он сказал с удивившей меня твердостью: «Советую вам немедленно уехать. Остерегайтесь подобных чувств. Берегите семью. Когда-то и у меня здесь было сильное увлечение, но я взял себя в руки и бежал от него…»
Прошлое, вызывая безотчетную грусть, тяготело над Спендиаровым в дни пребывания его в Ялте. О нем напоминали шелест деревьев в городском саду, плеск волн о стены «Поплавка» и сами ялтинцы со знакомыми лицами и забытыми именами, останавливавшие его на каждом шагу словами: «А помните, Александр Афанасьевич?..»
Когда он пришел в первый раз на репетицию, прошлое обступило его со всех сторон в лице старых оркестрантов. Их «а помните, Александр Афанасьевич?» не смолкало до тех пор, пока композитор не постучал о пюпитр дирижерской палочкой, возвращая музыкантов к настоящему.
Отвлечься от музыкального действия было уже невозможно. «Как только мы начали играть, — рассказывал гобоист Митин, — мы почувствовали в Спендиарове пламенного творца. Он творил вместе с нами, подчиняя нас своей огромной творческой силе и безраздельно властвуя над нами. Это был уже не тот мягкий, добрый человек, который до начала репетиции с сердечным участием выслушивал наши рассказы о пережитом. Это был неумолимый тираня
Он не потерял себя в годы лишений — напротив, душевные силы его несказанно возросли. Это поняли и музыканты, и бывшие соратники его по музыкально-общественной деятельности, и вся публика — старая и новая, переполнявшая Стахеевский сад, где состоялось его выступление [76] .
76
29 августа 1923 года газета «Красный Крым» писала: А.А. Спендиаров в первый раз продирижировал своей сюитой «Шах Персии Надир и армянский вождь Татул» из оперы «Алмаст», над которой работает теперь маститый композитор. Судя по исполненным четырем отрывкам, опера обещает быть красочным, сочным и вдохновенным произведением, в котором автор гениально использовал любимые восточные темы. Инструментальные части сюиты: «Персидский марш», «Атака», «Победоносное возвращение Татула» и «Молитва» — весьма колоритны и ярки. «Атака» блестяще и могуче оркестрована. Ариозо Шаха с безукоризненным искусством пропел Н.Н. Востоков.
Концерт, который послушать пришла вся Ялта, показал, что А.А. Спендиаров продолжает с прежним совершенством творить Прекрасную музыку, сотканную из чарующих восточных мелодии, облеченных в блестящие одежды изысканнейшей инструментовки и одухотворенных силой истинного музыкального таланта…»
«Невероятный был концерт, — вспоминал дирижер Орлов. — Успех был громадный! Собралась масса народу: жители татарских деревень, ялтинцы, приезжие…»
Устремленный во время исполнения «Атаки» вперед, азартный, неумолимый, композитор не обернулся на взрыв рукоплесканий, раздавшийся после того, как музыка отзвучала. Весь как-то сникнув, он взялся рукой за сердце. В оркестре засуетились. До первых рядов донесся запах валерьяновых капель, а через мгновение, когда публика была успокоена властным жестом пришедшего в себя дирижера, зазвучала ликующая музыка «Победоносного возвращения Татула».