Спираль
Шрифт:
Подсудимый кивнул.
– Да, я знаю, это одно из общепринятых заблуждений.
– Прежде всего я хочу указать на опрометчивость вашего заявления, подсудимый. Нет, прошу не перебивать меня. Мы пришли сюда не для дружеской беседы, вы находитесь на скамье подсудимых. Запомните. Но я хотел бы довести до вашего сознания: как можете вы, один человек, считать, что все остальные заблуждаются? Общепринятые заблуждения. Хорошенькая штука!
Подсудимый стоял, опустив голову. Он, видимо, обдумывал замечание председателя суда. Наконец
– Да, это очень опрометчивые слова. Лучше оставить эту тему.
– Почему?
– Да потому, что в противном случае я наговорю кучу опрометчивых слов. Все дело в тех вопросах, которые здесь задают. И в том положении, в какое я поставлен.
– В какое, собственно?
– В положение подсудимого.
– Ага! Если я вас правильно понял, вы отказываетесь отвечать потому, что боитесь уличить себя ненароком?
– Боюсь уличить?
– переспросил подсудимый.
Быть может, повторяя вопрос, он не подумал ничего особенного, однако председатель суда усмотрел в словах подсудимого скрытую издевку и призвал его к порядку.
– Итак, скажите коротко и ясно: вы отказываетесь отвечать?
– Я не отказываюсь, но в интересах суда прошу оставить эту тему, ведь она приведет только к недоразумениям, которые будут также истолкованы как опрометчивые ответы. Поверьте мне наконец, господин председатель: человека, который всю ночь напролет трясся в поезде, чтобы забрать свою жену, нельзя ни в чем уличить. В крайнем случае его можно сбить, ведь он так устал. Разве не лучше держаться фактов, которые непосредственно касаются суда?
– Я в последний раз напоминаю: предоставьте уж нам решать, касается это суда или не касается... Что вы подразумевали под словом "маскировка"?
– Все то, что можно застраховать. Все, что подвластно законам. А кто эти законы не исполняет, того можно соответственно наказать.
– Почему или перед кем вы считали нужным маскироваться?
– Я маскируюсь, чтобы получить передышку.
– Передышку? Хватит говорить загадками. Прошу вас.
– То была попытка спастись от преждевременного уничтожения, став незаметным. Ведь то, что уничтожает, преисполнено ненависти и, подобно клейкой массе, течет туда, где образуется вакуум, в пустом пространстве эта масса застывает. Быть может, моя попытка не удалась. Потому-то я и стою здесь.
Прокурор пришел на помощь председателю суда:
– Иными словами, вашу жену вы использовали с целью маскировки, как вы это сами называете.
– Как раз с ней я был ничем не прикрыт ни с какой стороны.
– Таким образом, ваша жена ни в коем случае не могла ждать от вас надежной защиты?
– Это звучит слишком хитроумно, господин прокурор.
– Не увертывайтесь, подсудимый, - крикнул прокурор.
– В самом деле, вы умеете чрезвычайно ловко защищаться. Не надо, однако, считать, что в суде сидят круглые дураки. По отношению к вашей жене вы использовали
– Нет, мне не нужна была никакая тактика, да это и не помогло бы.
– И вы вполне уверены, что ваша жена воспринимала все точно так же, как и вы, что все казалось ей само собой разумеющимся? Ведь вы это так теперь представляете?
– Да.
– Суд в этом сомневается.
– Знаю. Вы слышали когда-нибудь плач женщины в соседней комнате, господин прокурор?
– Этот вопрос вы уже задавали. Стало быть, ваша жена часто плакала в соседней комнате?
– быстро спросил прокурор.
– Думаю, что этот плач вы не слышали. Он не доходил до ваших ушей.
– Возможно. А по какой причине ваша жена плакала в соседней комнате?
– Я имею в виду не мою жену и не какую-то определенную соседнюю комнату, господин прокурор. И я говорю не о плаче, вызванном ясной причиной, и не о женщине, которая плачет, чтобы ее услышали. Я говорю о слезах, пролитых над быстротечностью всего сущего. Эти слезы не становятся менее быстротечными после того, как бедняжку погладят по голове или заверят в своем постоянстве. Конечно, можно заткнуть уши, так оно чаще всего и бывает. Вас это устраивает?
– Устраивает это нас или нет, не играет роли. А вот вы обращались со своей женой не как с существом из плоти и крови, - возмущенно закричал прокурор.
Подсудимый оглянулся, ища глазами адвоката: очевидно, он считал, что тот вступится за него. Но поскольку адвокат молчал, что, видимо, удивило подсудимого, подсудимый сказал:
– Господин председатель, со мной можете делать все, что вам угодно. Мне это безразлично. Но я заявляю протест, я не хочу, чтобы о моей жене говорили таким непозволительным образом.
Все присутствующие были удивлены негодованием подсудимого и тем возмущенным тоном, каким он заявил свой протест.
Председатель сказал: он, мол, не думает, что прокурор намеревался оскорбить жену подсудимого. Кроме того, сам он, председатель, не понимает, почему подсудимый так болезненно отнесся к замечанию обвинителя.
– Но мы ведь здесь не в больнице, - сказал подсудимый.
Председатель суда еще раз заверил подсудимого, что тот, как видно, неправильно истолковал слова прокурора.
– Давайте продолжим слушание дела. Согласно показанию вашей матушки...
– Моей матушки?
– прервал его подсудимый с изумлением.
При чем здесь его мать?
– Ваша матушка была вызвана в качестве свидетельницы. Почему это вас так удивляет?
Да, это его, между прочим, очень удивляет. Что, собственно, могла сообщить его мать?
Ничего существенного, поэтому суд отказался от мысли принудить его матушку к поездке сюда. Сама она сказала, что в ее возрасте трудно будет перенести потрясение, которое неизбежно вызовет процесс, она не чувствует в себе достаточно сил для этого.