Спираль
Шрифт:
Подсудимый спросил, можно ли взглянуть на платок.
Да, конечно.
Подсудимый подошел к столу, и ему протянули платок. Это был крохотный дамский платочек из тончайшего батиста. Подсудимый некоторое время держал платок на раскрытой ладони, словно хотел взвесить его. Публика в зале, затаив дыхание, следила за каждым его движением. Подсудимый понюхал платок.
– Запах улетучился, - сказал он вполголоса и медленно положил платок на стол.
– Может, это произошло из-за химического исследования, - прошептал он, возвращаясь на свое место.
Узнает
– спросил председатель.
Да, он подарил своей жене три таких платка. На рождество два года назад. Они стоили довольно дорого, но продавщица заверила его, что платки очень хорошего качества.
Отлично. Прислуга также подтверждает, что платки принадлежали супруге подсудимого. Не хочет ли он что-нибудь добавить?
Нет.
Почему же он до этого воскликнул: "Она плакала!"? Знал ли он, что его жена сидела наверху на кровати и плакала?
В этом не может быть теперь никаких сомнений.
– Вы меня неправильно поняли, - сказал председатель суда.
– Я спрашиваю, знали ли вы в ту ночь, стало быть, в то время, когда сидели внизу, что ваша жена плакала наверху?
Нет, этого он не знал.
– Может быть, вам теперь пришла в голову причина, по какой ваша жена плакала в ту ночь и именно в то время?
Не исключено, что никакой причины не было.
Что он хочет этим сказать?
Иногда плачут без причины. Это и есть настоящие слезы.
Часто ли плакала его жена?
Нет, наверно, не чаще, чем все другие люди.
– А как бы вы поступили, если бы узнали уже тогда, что жена плачет? спросил прокурор.
На этот вопрос ответить трудно. Возможно, он поднялся бы наверх, чтобы утешить ее. Впрочем, не обязательно. Если бы он знал конкретную причину слез, то наверняка поднялся бы, ведь любую причину можно устранить. Но если бы дело шло о подлинных слезах, правильней было бы пустить все, так сказать, на самотек, не мешать человеку.
– Не считаете ли вы такую точку зрения... Нет, я не хочу употреблять эпитет "бессердечный"... Не считаете ли вы эту точку зрения, ну, скажем, опасной, особенно принимая во внимание ту ситуацию, в которой, очевидно, оказалась ваша жена?..
– продолжал спрашивать прокурор.
Конечно, эта точка зрения опасна, даже очень опасна. Опасна для обоих действующих лиц; возможно, еще опасней для того, кто знает о слезах, нежели для того, кто проливает их. Из-за беспомощности. Наблюдателю не остается ничего иного, как ждать, склонив голову, упершись руками в стол, ждать и бояться сделать лишнее движение, ждать и надеяться, что слезы иссякнут сами собой. Да, это ужасно.
Стало быть, подсудимый настаивает на том, что он не знал причины, по какой могла плакать его жена?
– спросил председатель суда.
Не знал причины? Опять мысль выражена неточно. Ведь естественно - и это понимает каждый, - естественно всегда иметь причину для слез. Беспричинную причину.
– Подсудимый, что означает эта игра слов?
– воскликнул председатель суда с раздражением.
– Так мы не подвинемся ни на йоту. Не хочу скрывать, что у нас у всех
Виноват не он, а слова, ему нечего скрывать. Он говорит откровенно, откровенней уж нельзя; ему кажется, что он чистосердечней большинства других людей. И способен на это лишь потому, что много часов подряд прислушивался, не затыкая уши от страха. Тем не менее далеко не все можно выразить словами; лучше даже не пытаться, ибо слова только отвлекают от главного.
Председатель суда вздохнул.
– Вы сами делаете все возможное, чтобы помешать суду поверить в вашу искренность. С удивительной изворотливостью вы каждый раз, когда мы, казалось бы, находим отправную точку для дальнейших рассуждений, выбиваете у нас почву из-под ног, и при этом в ваших словах есть известная логика, известная убедительность. Но как раз эта чересчур ловкая тактика настораживает. Зачем вы все это делаете? Разве вы не понимаете, что только усугубляете нашу недоверчивость? Невиновному не нужно с таким бросающимся в глаза рвением наводить тень на плетень. Вы можете помочь себе и нам, если без паники, спокойно скажете себе: суд охотней всего признал бы меня невиновным. Попробуйте отнестись к суду как к другу, у которого есть только одно желание - спять с вас необоснованное обвинение.
– Но речь ведь идет вовсе не обо мне, речь идет о моей жене, - сказал подсудимый с ударением.
– Да, да, это вы уже не раз заявляли... Господин прокурор, я вас слушаю.
Не хочет ли подсудимый намекнуть на то, что он дал обет молчания ради своей жены? Ну, например, потому что намерен из любви или из рыцарского чувства взять на себя ее вину. Причем эта вина может даже не считаться виной с юридической точки зрения.
– Вы говорите о вине моей жены?
– спросил подсудимый.
– Оставим в покое слово "вина", может быть, оно только вводит в заблуждение. Заменим это слово словом "мотив" или выражением "отклонение от нормы".
– Надо называть это не виной, а судьбой!
– воскликнул подсудимый.
– Громкое слово. Спасибо за преподанный урок.
Председатель суда и прокурор переглянулись, прокурор пожал плечами.
Председатель суда сказал: по всем признакам следует считать установленным, что жена подсудимого не могла, как обычно, лечь в постель, ибо она знала о решении своего мужа.
Решении?
– прервал его подсудимый. Разве в таких обстоятельствах можно что-то решать? Ни один человек не обладает столь большой силой.
Хорошо, не будем называть это решением. Скажем вместо этого слова знание. Жена знала, что, по всей вероятности, в эту ночь нечто произойдет.
Подсудимый опять упрямо возразил: знала? И это немыслимо. Да и слово "произойдет" тоже не подходит.
– Вы непозволительно злоупотребляете нашим терпением, - закричал председатель суда.
– Прошу вас не цепляться больше к мелочам и ответить на следующий вопрос: как могла знать или догадываться жена о вашем состоянии, о том, что вот-вот начнется кризис?