Список войны
Шрифт:
— Вставай, Мустафа!
Мустафа вяло мотнул головой:
— Не могу!
— Вставай!
— Всё, товарищ командир, — пробормотал Мустафа едва внятно, — укатали сивку…
— Вставай, Мустафа!
Мустафа дёрнул ногами один раз, другой, попробовал приподняться, но в следующее мгновение обвис на руках старшего лейтенанта, словно бы потерял сознание.
Горшков отпустил его, Мустафа неловко завалился в снег, накренился.
— Вот Матерь Божья, — старший лейтенант ногою отгрёб от Мустафы снег, ухватил в руку пригоршню льдистого крошева, приложил к лицу ординарца. Мустафа застонал.
Старший лейтенант
Раз кровь не обратилась в ледяное варево, не стала ничем, а выступила из царапин — значит, жить будет.
— Мустафа! — Горшков вновь зацепил пальцами крошево, припечатал к лицу ординарца, растёр, затем, задыхаясь, помял ему плечи, руки. — Вставай, Мустафа! Давай, брат, давай! — старший лейтенант дёргался, хрипел, клацал зубами, сипел, стонал, готов был укусить ординарца — ему было важно привести его в чувство, и он это сделал.
Мустафа, шатаясь, поднялся, взмахнул руками, чуть не опрокинувшись на спину, Горшков ухватил его за воротник рубахи, помог удержаться. Потом пошарил рукой в снегу — он совсем перестал чувствовать холод, — и выволок оттуда автомат. Отряхнул его от снега и ледышек.
— Пошли, Мустафа!
Разгребая ногами снег, дырявя примёрзшие к ступням носки, проваливаясь по пояс, Горшков пересёк дно балки, стараясь в темноте угадать собственный след, спрятанный под настом — на поверхности всё равно оставались неровные кучки, след можно было угадать, — затем, оскользаясь, хрипя, сдирая ногти на пальцах, стал подниматься вверх, на закраинку балки. Не оглядывался на ходу — во-первых, оглядываться сил не было, во-вторых, спиной, лопатками он чувствовал, что Мустафа движется следом, в-третьих, слышал сипение ординарца…
— Ещё немного, Мустафа, — выбил он из себя вместе с кашлем и слюнями, когда до закраины оставалось метров семь, не больше, неожиданно накренился, опрокидываясь назад, в балку, и чуть было не опрокинулся, но подоспел оживший Мустафа — вовремя это сделал, помог удержаться на ногах…
Горшков выкашлял из себя смятое «спасибо» и полез дальше, сдирая с пальцев ногти.
Наконец достиг закраины, заполз на неё грудью, животом и затих на несколько мгновений, неподвижный, будто мертвец. Холода не ощущали уже не только ноги Горшкова — не ощущало всё тело, руки, пальцы свело, скрючило внутри, образовалась намерзь, но старший лейтенант был жив.
— Хы-ы-ы, — рядом ткнулся головой в снег Мустафа, распахнул чёрный рот, выплюнул комок слюны, тоже чёрный, тягучий, будто кисель. — Хы-ы-ы.
Горшков приподнял голову, окутался невесомым паром:
— Лежать нельзя. Подымайся, Мустафа!
— Хы-ы-ы… Не могу!
— Надо, Мустафа! — старший лейтенант упёрся кулаками, костяшками пальцев в снег, сделал рывок, приподнялся на несколько сантиметров, но ослабшие руки не удержали его, он снова ткнулся грудью в наст, застонал, покрутил головой упрямо и вновь упёрся кулаками в мёрзлую твердь. Прохрипел, сцепив зубы: — Надо, Мустафа! — в следующее мгновение вновь попытался оттолкнуться от земли.
Несколько секунд держался на вытянутых руках, потом опять опустился грудью на наст и в несколько приёмов, хрипя и плюясь снегом, закинул ногу на закраину. Вторая нога некоторое время оставалась
Нога тихо поползла по склону вверх, упёрлась в обледенелый заструг и застряла.
Горшков вновь захрипел, стиснул зубы и, откинув автомат на закраину, чтобы не мешал, впился пальцами в снег. Подтянулся и понял наконец: находится на закраине целиком — и сам тут, и ноги его тут, не сорвались в балку, — раздвинул губы в обрадованной улыбке — удалось!
Несколько мгновений полежал неподвижно, приходя в себя, затем подтянулся опять, и опять это ему удалось.
Теперь можно было подниматься. Старший лейтенант подхватил правой рукой автомат, оперся на него, оторвал тело от снега, встал на колени и повёл головой из стороны в сторону, словно бы хотел осмотреться.
Темно было в степи здешней, нехорошо, враждебно, и сердце, которое билось в груди, отзывалось на эту темноту слабым отзвуком, возникающим в глотке, едва приметными толчками. Горшков услышал этот отзвук и, помогая себе автоматом, развернулся к Мустафе, протянул руку:
— Вставай!
Мустафа по-птичьи часто поклевал головой, просипел одышливо, едва слышно:
— Счас!
— Вставай! — Горшков вновь потыкал рукой в темноту, подавал её Мустафе, а ординарец словно бы и не видел её, дёргал головой беспомощно, ворочался, стонал, сипел и никак не мог ухватиться за протянутую руку — ослаб. — Ну!
— Счас!
Он всё-таки поднялся, разведчик Мустафа, завис над землёй косым обрубком, покачнулся обессиленно, Горшков сделал несколько шагов, уходя от балки, погрузился ногами в перепаханный снег почти по колено, Мустафа сделал несколько шагов следом, также погрузился по колено в скрипучее обледенелое крошево, намешанное танковыми траками.
— Хы-ы…
Первым они нашли Вольку. Волька был раздавлен гусеницами — тело изжулькано, размято, вмазано в снег, голова, откинутая в сторону, была цела — тяжёлая танковая гусеница проползла мимо.
— Эх, Волька, Волька, — выдавил из себя лейтенант слёзно, — ну чего тебя понесло в эту сторону, почему ты не спрыгнул в балку? Надеялся убежать в степь? От танка не убежишь, — Горшков передёрнул плечами, давя в себе взрыд — он просил у Вольки прощения.
На волькиной шее, на шнурке, что-то висело, — что именно, не разобрать, — небольшой тёмный предмет, ни на что не похожий, — Горшков нагнулся, подцепил этот предмет пальцем, приподнял и только сейчас разглядел: медный православный крестик. Старший лейтенант хотел снять его с волькиной шеи, но передумал — сейчас крестик Вольке нужнее, чем Горшкову, он спасёт Волькину душу. Горшков оставил крестик с Волькой, вздохнул едва слышно и, качнувшись из стороны в сторону, выдавил из себя:
— Прости меня, Волька… Не уберёг! — он всхлипнул неожиданно по-ребячьи, обиженно, сдавленно, махнул рукой: — Прости!
Игорь Довгялло был расстрелян из автомата — автоматчик зацепил его взглядом в ночной темноте благодаря своим кошачьим глазам, приподнялся над люком и полоснул ночь очередью. В Игоря попало сразу несколько пуль. Подсечённый свинцом, двигаться он уже не смог, распластался на снегу, сверху ветер накинул на него ещё беремя снега, и Игоря скоро не стало — быстро истёк кровью.