Спитамен

Кариев Максуд

Зурташ метнулся, как тигр, вперед и, обхватив противника за талию, сцепил за его спиной руки. Но тот уперся ладонями ему в подбородок, и чем сильнее Зурташ стискивал его, тем выше задиралась собственная голова. Зурташ мог бы переломить его пополам, если бы не эти чертовы ладони. У него хрустнуло в шее и потемнело в глазах. Пришлось расцепить руки. Не успел опомниться, как теперь уже руки противника опоясали его, словно железной цепью, а сам он будто прилип к Зурташу, руки которого лишь скользили по его спине и не за что было им уцепиться. И заметался Зурташ, выворачиваясь то вправо, то влево, растрачивая остатки сил. Он утомился раньше, чем соперник, дышал шумно, пот лил с него ручьем. И соперник, не будь дурак, сразу понял,

что Зурташ израсходовал последние силы, он издал торжествующий вопль, оторвал Зурташа от земли — толпа при этом взревела — и, перебросив через себя, грохнул об землю. Земля словно содрогнулась. Вокруг кричали, хлопали в ладоши, свистели. Победитель медленно выпрямился, смахнул со лба капли пота и улыбнулся. А Зурташ лежал неподвижно. То ли сильно ушибся, то ли стыдно было поднять голову.

Спитамен вышел в круг и, подойдя к победителю, положил руку ему на плечо:

— Хвала! Вы еще раз доказали, что борьба — это не просто проба силы, а искусство.

Тот поблагодарил кивком. Взгляд у него был веселый, глаза большие, как у девушки. Он нагнулся к Зурташу и взъерошил на его крутом затылке волосы:

— А ты, приятель, полагаешься только на свою силу. Не огорчайся! Овладеешь техникой, тогда вряд ли кто сможет побороть тебя. Разве что… опять я, — рассмеялся он.

Зурташ, отжавшись от земли руками, приподнялся и, отдуваясь, помотал головой. На его вымазанной землей спине бугрились мышцы.

— Вступай в мою дружину, — сказал ему соперник. — Не пожалеешь. Я не злопамятный, назначу тебе хорошее жалованье и бороться научу.

Зурташ медленно поднялся, опершись о колени. Они несколько секунд смотрели друг на друга. Один при этом подумал: «Соглашайся! Мне такие парни нужны…» А другой: «Не шутишь ли?..» И Зурташ сказал, махнув рукой:

— Согласен! Но не из-за жалованья. Почту за честь служить храбрецу, имя которого можно произнести с гордостью, если кто-нибудь спросит: «Кто твой хозяин?»

— Вот и договорились, — сказал победитель, хлопнул его по плечу и стал одеваться.

Спитамен, продолжая с интересом разглядывать красивого незнакомца, поинтересовался:

— Кто вы, искусный палван, и откуда? Что-то я вас в наших краях не встречал.

— Датафарн я. Из Наутаки, — ответил тот по-персидски, на котором общались высшие сановники Согдианы, и, щупая слегка опухший локоть, поморщился — видно, растянул сустав.

— Я слышал о вас, — сказал Спитамен, тоже переходя на персидский.

— Да, меня многие знают, — кивнул Датафарн, скользнув по собеседнику надменным взглядом, в котором промелькнуло любопытство: «Кто же ты такой?..»

Он надел чекмень, застегнул пояс с кинжалом и, кивнув Зурташу, чтобы он следовал за ним, направился к коню, стоявшему в тени на привязи.

Когда он отвязывал коня, Зурташ что-то шепнул ему на ухо. Датафарн резко обернулся, сунул повод в руки нового слуги и быстро зашагал обратно.

— Вы Спитамен? — спросил он.

— Да.

— Прошу меня простить, вы достойны гораздо большего почтения, чем оказал вам я. Почему же вы сразу не назвали своего имени? Наверное, сам Ахура — Мазда свел нас сегодня здесь. Я очень давно искал знакомства с вами. Если позволите, я обниму вас, — и он, бросив на землю плетку, обнял Спитамена, который оказался на голову выше его, похлопал по спине и, отступив на два-три шага назад, устремил на него восхищенный взгляд.

— Что ж, идемте к столу, — пригласил его Спитамен. — Сегодня намечаются торжества по случаю сватовства дочери Оксиарта. Сядем рядом и поговорим…

— Увы, у меня очень мало времени. Я привез Оксиарту письмо от Бесса. А сейчас должен мчаться к Хориёну. Ему тоже послание…

— Хориён сегодня здесь, — сказал Спитамен. — Те два дня, которые вы потратили бы на дорогу, можете пировать.

— Вот это да!.. — рассмеялся Датафарн, сверкнув ровным рядом крепких зубов. — А я чуть было не показал ему хвост своего коня! Надо

же, какая удача! Это свидетельствует о том, что Ахура — Мазда прощает мои прегрешения и все еще ко мне благоволит. Так и быть, остаюсь! Когда еще доведется разделить хлеб-соль с самим Спитаменом!..

Разговаривая, они направлялись к коновязи, и Датафарн крикнул издалека Зурташу:

— Отведи коня в конюшню! Задай ему ячменя и напои!

Тот кивнул и пошел к воротам крепости, ведя коня за повод и прихрамывая.

Сегодня состоится обряд первой встречи жениха и невесты. Встреча раз и навсегда определит, кто будет в семье верховодить, кто кому станет повиноваться. Они спустятся в подземелье, где специально для них убрана комната, и останутся один на один, с глазу на глаз. Они должны бороться, чтобы определить, кому из них Ахура — Мазда и Анахит препоручают власть. Чаще всего девушка без борьбы признает себя побежденной. Но так бывает не всегда…

Если жених одержит верх, то девушка всю жизнь будет ему покорна, понимать с полуслова, исполнять любое его желание. Если же он окажется — тьфу, тьфу, не приведи Господи! — побежденным, то лишится права называться ее мужем. Однако аксакалы не много помнят таких случаев, когда жених оказывался поверженным невестой, чаще всего их встреча заканчивалась благополучно, и избранницы обычно становились покорными женами, благодаря чему, по мнению согдийцев, и царили в их семьях мир, достаток, благополучие.

Сваты сидят на широком помосте в обширной виноградной беседке, обложившись атласными подушками, прихлебывают мусаллас, закусывают, потягивают чилим и ведут веселый разговор. Настроение у всех прекрасное. Все, что касается свадьбы, давным-давно обговорено. Но мало ли о чем могут беседовать будущие родичи. Чтобы не встревать в чужие дела и не мешать беседе, Хориён, Спитамен и случайно попавший на торжества Датафарн, поговорив с ними для приличия, переместились на другой помост, стоявший рядом. А жених веселится где-то с молодежью. Он появляется время от времени и, перекинувшись с отцом и будущим тестем двумя-тремя фразами, вновь исчезает. По нему видать: он чревоугодник, для своего возраста тучноват, ходит вразвалку. Пухлые щеки лоснятся. И весь он прямо сияет. Должно быть, нисколько не сомневается, что красавица Равшанак в скором времени станет его женой, от радости ног под собой не чует, расхаживает по крепости из конца в конец, где ведутся приготовления к торжествам, и по-хозяйски отдает распоряжения, зарезаны дюжина овец, два быка, верблюд. Со вчерашнего дня в больших чугунных котлах варится и жарится мясо.

Спитамен был наслышан о том, что дочь Оксиарта писаная красавица, но ни разу прежде ее не видел. Однако недаром говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Увидел ее Спитамен и замер, умолк на полуслове, словно молнией ослепленный. Сам разговаривал с Хориёном, Датарфаном, а она из головы не шла.

Ближе к полудню напротив беседок, где сидели именитые гости, развели костер. Сухие поленья горели почти без дыма, искры, потрескивая, улетали ввысь.

Постепенно к костру стекались мужчины и женщины, молодежь и пожилые, старики. К ним присоединились, сойдя с помостов, и именитые гости. Ровно в полдень, когда Солнце достигло зенита, жрец, облаченный в алую мантию, подал знак, и все пали ниц, прижавшись к земле лицом. Жрец стоял к огню так близко, что языки пламени едва не касались его одежды; он обратил ясный взор к небу, и над трепещущими лентами огня задрожал его надтреснутый голос, уносясь вслед за искрами и обещая донести до Ахура — Мазды его молитвы. По правую и левую его руку замерли коленопреклоненно два молодых жреца, его ученики; они медленно распрямили спины, поднялись на ноги и присоединили свои голоса к молитве. Их наголо обритые головы блестели. На обоих желтые балахоны до пят, полы которых колеблются от ветра, то обнажают их босые ступни, то вновь прячут под складками.