Сподвижники Чернышевского
Шрифт:
И как знать? Ведь один обыск уже был. Нужно спешить и спешить. Вдвоем с Николаем Васильевичем Михайлову не развести и не разослать 600 экземпляров, хотя Людмила Петровна взяла на себя труд клеить конверты и запечатывать их. Пришлось посвятить в это дело брата Людмилы Петровны — Евгения Михаэлиса. Он жил тут же, рядом, был восторжен, целеустремлен, боготворил Чернышевского и Добролюбова и всецело был «против».
К Шелгуновым зашел Александр Серно-Соловьевич и тут же был тоже пристроен «к делу».
Тридцать конвертов малого формата содержали
— Этакий тюк на почту не сдашь, прикажите седлать белого рысака и швырять пакеты направо и налево…
Около двухсот экземпляров уложилось в 15 пакетов.
Михайлов карандашом стал подписывать адреса.
Редакции журналов и газет…
Квартиры знакомых…
Между тем наступил вечер.
Михайлова снова ждали у Курочкина, чтобы окончательно договориться о шахматном клубе.
Людмила Петровна ушла к себе, Шелгунов еще продолжал колдовать над конвертами. Евгений отправился в мелочную лавку, где принималась почта. Ушел и Серно-Соловьевич, договорившись с Михайловым о встрече у Курочкина.
Михайлов набросил на себя пальто, хотя сентябрь, казалось, делал все, чтобы быть теплым, ласковым, приветливым.
Сходка была продолжительной.
Говорили, курили и снова пускались в нескончаемые словопрения.
Михайлова приветствовали как пришельца с того света.
— Но, Михаил Илларионович, вы же арестант?
— Почему вас не заключили в Алексеевский равелин?
Хватит! Ему надоели подобные остроты. Почему нет Серно-Соловьевича, чтобы ехать домой?
Серно явился в десятом часу. Как всегда улыбаясь, с шутками, едким сарказмом, Александр подошел к Михайлову и бросил:
— Я проскочил на белом коне Петербург… Меня всюду приветствовали и махали чепчиками.
Михайлов готов был избить этого фанфарона и расцеловать его одновременно.
Обнимая Александра, Михайлов успел шепнуть ему, что и он преуспел, с десяточек конвертов подкинул знакомым по пути сюда.
Как всегда, там, где можно поговорить, неизменно присутствовал Иван Карлович Гербардт. Он был остроумен, его слова иногда сверкали искрами, светились умом, жгли огнем. О, на словах он был радикал, революционер.
Серно-Соловьевич все время порывался ввязаться в спор, но сходка кончилась, продолжать дискуссию на улице не стоило.
Иван Карлович и Петр Лавров жили рядом и, разговорившись, вскоре опередили других.
Михайлов, показывая на удаляющуюся фигуру Гербардта, с усмешкой сказал Серно;
— Интересно, так ли смело он будет витийствовать, получив конвертик с прокламацией?
Серно расхохотался. Значит, Михайлов успел-таки подбросить прокламацию и Гербардту, то-то потеха будет завтра!
И он не ошибся.
Назавтра,
— Михаил Илларионович, удивительный пассаж произошел вчера с Иваном Карловичем. Идем это мы с ним домой, заговорились, и я доставил его прямо на квартиру. Зашли. Не успели снять пальто, как лакей Ивана Карловича, Сергей, протягивает ему пакет. Иван Карлович этак по рассеянности распечатывает его при мне и… чтобы вы думали?.. В пакете прокламация! Иван Карлович поражен, бледен, сидит в кресле, и лица на нем нет. На шум прибежал его брат, взялся за лакея: «Кто принес?» Сергей лопочет: «Какой-то маленький, худенький, черненький…» Я тут в суматохе ушел, а ныне жалею, нужно было прокламацию-то у милейшего Гербардта отобрать, не ровен час — он с ней в Третье отделение побежит, ведь вот до чего наш радикал перепугался.
Михайлов делал над собой усилие, чтобы не расхохотаться. Лавров не смеялся, он пристально посмотрел на Михайлова и резко переменил разговор.
Не напрасно спешил Михайлов, и не случайно его смутно тревожило известие об аресте Костомарова. В секретной картотеке Третьего отделения, в «книге живота», уже появилось досье, заполненное сведениями о «противоправительственной деятельности» поэта.
А. И. Герцен.
< image l:href="#"/>И. И. Огарев.
Крестьянское восстание под Можайском в 1860 году. С картины художника Герасимова.
Жандармский подполковник Житков, производивший в Москве аресты студентов, пытавшихся наладить нелегальное печатанье запрещенных цензурой книг, доносил в Третье отделение, что «не подлежит никакому сомнению участие писателя Михайлова, его рукою писано воззвание к крестьянам…». Житков советует арестовать писателя или по крайней мере получить у него автограф «для сличения его руки».
4 сентября граф Шувалов, как всегда, рассматривал утреннюю почту. Донесения шпионов, рапорты жандармских полковников и подполковников с мест. Все письма — с грифами на конвертах, обеспечивающими им бесцензурную доставку по назначению. И среди этого потока сыскной «литературы» — простой конверт, запечатанный какой-то странной, по всей вероятности перстневой печаткой.
Шувалов с недоумением раскрывает пакет.
Что такое? Типографский шрифт? Одного взгляда на заглавие достаточно, чтобы уяснить: прокламация! Забыты донесения, филерские рапорты.