Спокойных не будет
Шрифт:
Навстречу нам мчались автомобили, стаями, скопом, разбрызгивали накиданный на мостовую снег. Спешили пешеходы, часто задевая меня плечами, сумками, но я как бы не видела ни машин, ни людей, не чувствовала их толчков — все это уносилось мимо, не касаясь меня, в небытие. У меня вспотели от напряжения ладони, и я сняла варежки. Гриня проговорил негромко, с покоряющей робостью:
— Вам нелегко жить, Женя, я знаю, я чувствую это и хочу облегчить вашу участь. А я был бы счастлив, если бы вы разделили мою судьбу. Я устал, Женя, я смертельно
Не знаю, всем ли женщинам говорят такие слова, всем ли женщинам, с которыми встречался Гриня, говорил он такие же слова, не знаю. Но душа моя сладко сжималась от них и голова чуть покруживалась.
Долгое время мы шли молча: все важное, главное, что нужно было сказать, уже сказано, другое не шло на ум, казалось ненужным.
— Вот мы и пришли.— Я остановилась у подъезда своего дома.— Прощайте, Гриня.— Я протянула руку, он не принял ее, печально улыбнулся, взглянув мне в лицо.
— Пригласите меня к себе,— попросил он.— Я знаком с вашей мамой. По телефону. Я разговаривал с ней несколько раз.
— Вот как! О чем же?
— Так. О жизни. Она позволила мне, если я встречу вас и провожу до дома, зайти и познакомиться лично.
Я насторожилась, пристально взглянув на него. А вихрь уже несся на меня, чтобы завертеть! Я поняла, что между Гриней и мамой помимо меня происходил какой-то сговор. Какой же, интересно?
— Идемте, если вам позволили.— Я указала на входную дверь.
Мы поднялись в лифте на четвертый этаж, я отперла дверь своим ключом. В передней, как обычно, хранился полумрак, было тепло и тихо..
— Раздевайтесь,— сказала я Названову.
Он повесил пальто на вешалку, на полку сверху положил шапку.
— Куда прикажете?
— Сюда, направо.
Из глубины квартиры послышался голос мамы:
— Кто пришел? — Она появилась в передней.
— Я, мама.— И тут же поправилась: — Мы...
— Что же вы копаетесь в потемках? — Она включила свет и, откинув голову, сунув руки в карманы костюма, пристально посмотрела на Гриню.
Я поспешила представить его:
— Это Названов, мама, Григорий... Не знаю вашего отчества.
— Григорий Павлович,— подсказал он и поклонился маме: — Здравствуйте.
Мама благосклонно подала ему руку.
— Вот вы какой... Я пыталась представить вас...
Названов не дал ей закончить, опередив вопросом:
— Надеюсь, своим появлением я не разрушил вашего представления обо мне?
— Нет.
— Благодарю вас,— сказал Гриня.
— Проходите, пожалуйста.
«Какая изысканность! — отметила я про себя.— Как мама любит такие реверансы вежливости...»
Мы прошли в столовую. Мама, должно быть, уверена была, что я приведу гостя, и все подготовила заранее: стол был накрыт свежей скатертью, поставлен сервиз, который она без разрешения не позволяла трогать.
— Вы поужинаете с нами, Григорий Павлович? —спросила
— С удовольствием,— ответил Гриня.— Только сейчас я вспомнил, что ничего не ел с утра.
— Садитесь сюда, тут вам будет удобнее. Что это за важная причина, которая обрекает вас на голод? Нельзя относиться к себе так небрежно.
Названов взглянул на меня. Я заметила, что он изменился, похудел; на щеках возле губ обозначились морщинки; они скрадывали привлекательную холеность, подчеркивали бледность.
— И аппетит потерял, и сон потерял, — ответил Гриня с улыбкой покаяния.— И причиной этому, Серафима Петровна, ваша дочь Женя. Скрывать это или хитрить не хочу, да и не имеет смысла.
Мама выпрямилась, помолодевшая и гордая, потемневшие глаза распахнулись во всю ширь и зажглись, и я определила, что она гордилась собой: у нее, Серафимы Кавериной, жены генерала, Героя, у нее, доктора филологических наук, дочь может быть только такой, из-за которой молодые люди обязаны, забывать и про еду и про сон. Она строго взглянула на меня, намереваясь произнести что-то веское и назидательное. Но вошла Нюша. Няня, оглядев своими быстрыми глазками столовую, стол, маму, Названова и меня, сразу смекнула, в чем дело.
— Вина принести? Или водку будете?
— Григорий Павлович,— обратилась мама к Названову,— что вы больше любите?
Гриня ответил поспешно:
— Все равно. Лучше водку, пожалуй. А еще лучше — ничего.— От волнения на лбу у него выступил пот, и он смахнул его ладонью, а влажную ладонь вытер о волосы.
Я тихо спросила его:
— Что с вами?
— Не знаю. Душа дрожит, честное слово. Никогда такого не испытывал...
Мама приказала Нюше:
— Свари кофе. Нет, я сама все подам.
— Вот и ладно! — Нюша подмигнула мне чуть-чуть. Это заметила только я одна.— По телевизору хоккей показывают. Посмотрю.— Уходя из комнаты, она шепнула мне: — Не соглашайся.
Когда на столе все было приготовлено для ужина, мама села уже прочно и несколько торжественно, чтобы начать интереснейшую беседу «о моей судьбе».
— Продолжайте, Григорий Павлович,— сказала она.— Почему же вы лишились аппетита, покоя?
— Полюбил, Серафима Петровна. До этого, до нее, такого чувства не испытывал ни к кому. Так уж случилось...— Он не сказал это, а как будто доложил: просто, кратко и деловито.
— Что же она вам ответила?
Я сказала, что мне самой стало известно об этом только час назад.
— Это верно,— подтвердил Гриня.— Я долго боролся со своим чувством, думал его победить, как это случалось прежде, но не смог. Серафима Петровна, я предложил вашей дочери выйти за меня замуж.
Мама требовательно поглядела на меня распахнутыми глазами, в глубине их стояла грозовая темень.
— Она, конечно, сказала вам, что замужем?
— Да.
Мама резко встала, прошлась по столовой.