Спокойных не будет
Шрифт:
Трифон с опаской поглядывал на свой домишко. Волна подобралась к крылечку и лизнула нижние ступени. Анка схватила мужа за плечо.
— Гляди, Трифон, как прет, уже на вторую ступеньку забралась!
— Вижу,— отозвался тот и, сдвинув со вспотевшего лба шапку, вопросительно взглянул на Петра.— Может, вынести чего... самое необходимое?
— Склад убирать надо,— сказал Петр,— Алеша, бери своих ребят и переносите все, что есть в складе, туда, на холмы. А ты, Трифон, беги в столовую, Катя покажет, что необходимо спасти в первую очередь. Сейчас подойдут тракторы...
А в это время
С обрыва было видно, как вода бурливыми толчками взлетала ввысь,— будто невидимые лифты возносили ее на береговые этажи: Мы кинулись к складу — сараю без ворот и замков, наскоро сколоченному из фанеры и теса. Как во всяком складе, здесь были в беспорядке навалены мешки с мукой, сахаром, крупами, ящики, мясные туши. Рядом с сараем, прямо на земле, под брезентовым пологом, врассыпную — коробки с консервами: мясными, рыбными, овощными, с компотами. К ним без надобности пока не прикасались.
Мы взваливали мешки и ящики на плечи и тащили их вверх по холмам, сваливали в безопасных местах. Пальто, стеганые куртки, шапки — все пошвыряли наземь: майское солнце и работа горячили.
Тарахтя мотором, подполз трактор с прицепом на полозьях.
Последние мешки и ящики мы поднимали уже из глубокой лужи, забредая в нее по колена.
Вода схлынула мгновенно. С ревом и грохотом она ринулась вниз. Где-то там, впереди по течению, прорвало мощный ледяной шлюз. Бешено крутящиеся, злые воронки напоминали бездонные колодцы. Река слизнула все, что непрочно было привязано к земле.
Мы стояли на холме небольшой группой и смотрели на низину, где, смыв все на пути, пронеслась вода. В сердце закрадывалось чувство страха и восхищения перед невиданной силой реки.
— Ничего себе характерец у нашей речки! — сказал я негромко.
Петр усмехнулся по-доброму и снисходительно.
— Что ж, характер на характер... Придется потратить несколько выходных, чтобы навести порядок после стихийного бедствия.
Через некоторое время местность, где мы жили, начала принимать прежний вид. Стояла баня, новая, просторнее и удобнее прежней, склад, клуб; одновременно заложили строительство двух домов — чтобы выбраться наконец из палаток.
В неурочные часы плотники ремонтировали дома Петра и Трифона.
Свою избенку Трифон отделал первой: починил крыльцо, навесил новую дверь, перебрал в сенях пол. На окна надел резные наличники; выкрасил их масляной краской — белой и голубой,— и избушка приняла обличье сказочного голубоглазого теремка. Его хозяйка Анка наводила красоту в комнате: мыла, скоблила, шила яркие ситцевые занавески, весело напевая. Она думала о маленьком, готовилась к его появлению и уже определила для него заветный уголок.
Трифон перебрался на новый «объект» — приводил в порядок домишко Петра. Он и его украсил наличниками, еще более замысловатыми, вырезав их и раскрасив по затейливым рисункам Лени Аксенова.
Елена, отойдя на несколько шагов от дома, взглянула издалека
— К чему эта пестрота? Несуразица какая-то... Точно балаган.
Глаза Петра сузились от улыбки.
— А по-моему, хорошо, Лена. Весело, забавно.
Она спросила меня:
— А как думаешь ты, Алеша?
— Не дом, а картинка,— сказал я.
Леня Аксенов взглянул на Трифона.
— А мы старались, сил не жалели.
— Их похвалить надо,— сказал Петр,— за выдумку, за радение, а ты порицаешь, хозяйка.
Трифон, нервничая, играл топором. Лезвие блестело в лучах солнца, как лед.
— Ты, Елена, ничего не смыслишь в украшениях русских деревенских изб. Да! Наличники — это вроде визитной карточки. Сразу видно, что в доме живут веселые, добрые люди.
Зеленые глаза Елены потеплели, она откинула со щеки белую прядь и рассмеялась — раскололся на две половинки кусок сахара, хрупкий, с синеватым отблеском.
— Может быть, я и в самом деле ничего не смыслю. Делайте как хотите.
В это время и резанул по сердцу отчаянный, полный смертельного ужаса вскрик Анки.
...Анка стояла на лавке и укрепляла на гвоздиках шпагат, чтобы повесить занавески. В сени кто-то вошел — тяжело заскрипели половицы под ногами,— потом привалился к стене и шумно вздохнул; рука скользила по двери, отыскивая скобу. Мелькнула горькая, досадная мысль: «Неужели Трифон так нарезался, что не в силах войти в дом? Когда успел?» Она осторожно спустилась с лавки, с силой приотворила дверь. В промежутке между косяком и дверью на нее смотрела косматая медвежья морда, торчащие уши, налитые кровью глаза и клыкастая полуоткрытая пасть, мерзко пахнущая рыбой. Анка дико взвизгнула и захлопнула дверь. Под могучими, глухими ударами лап задрожала избенка.
...Трифон в несколько прыжков очутился у своего крыльца. Из сеней навстречу ему, точно бурая гора, выломился медведь. Секунду Трифон стоял, парализованный неожиданностью. Он почувствовал, как зашевелились волосы на голове, приподняли кепку. Но в следующую секунду топор взвился в сильных руках Трифона. Со всего маха, с нечеловеческой силой он всадил его по самый обух в медвежью морду наискось между глаз. Зверь зарычал И сполз со ступенек. Попробовал встать. Трифон сгоряча легко вытащил топор из черепа, как вытаскивал его из чурбака, когда колол дрова, и снова с силой ударил им зверя между ушей.
Когда мы прибежали, звериная туша лежала у крыльца с раскроенным черепом. Поодаль стоял Трифон, растерянно озираясь. Он вытер лоб и взглянул на ладонь: она была смочена розовой влагой.
Мы кинулись в дом, сорвали крючок на двери.
Посреди избы на полу лежала Анка. Она была без сознания. Мы подняли ее и положили на кровать. Петр по радио вызвал из Браславска врача.
Часа через два на площадке приземлился вертолет. Врача ожидали сбежавшиеся, как по тревоге, строители. Ожидали с возрастающим нетерпением и надеждой, как волшебника, который спасет Анку от смерти. И когда этот волшебник появился, молодой, в тяжелых очках, в белом халате под пальто, с чемоданчиком в руках, толпа облегченно, одной грудью, вздохнула. Потом она хлынула к избушке, где лежала Анка. И врач, распахнув пальто, бежал среди толпы...