Спорим, тебе понравится?
Шрифт:
«Ну же, Ника, очнись!» — ору я сама себе мысленно.
Укус.
Очередной его гортанный стон и мой судорожный всхлип. Пытаюсь отвернуться, но парень полностью обездвижил меня, надёжно фиксируя за шею. Стискиваю зубы и поджимаю губы. Протестующе мычу.
Но Басов только тихо и хрипловато смеётся, а затем снова легонько кусает меня, но в этот раз за подбородок. А дальше опускает ту руку, что фиксирует меня за затылок и ведёт её вниз, обводя каждый изгиб моего тела с приглушённым шипением, пока
Чуть сжимает её.
А затем пальцами начинает задирать подол юбки вверх, пока не обжигает ими обнажённую кожу моего бедра.
— Сейчас я поцелую тебя, Истома. Ты слышишь меня? Понимаешь? — и наши губы снова соприкасаются, обмениваясь микротоками. — Спорим, тебе понравится?
И это наконец-то отрезвляет меня. Я словно бы аккумулирую весь свой ресурс и с силой толкаю Ярослава в грудь. Он, очевидно, не ожидая такой прыти, выпускает меня из рук и делает шаг назад.
Но мне и того достаточно.
Я хмуро и осуждающе смотрю на него, а затем медленно и гадливо вытираю рукавом своей блузки губы, не разрывая между нами зрительного контакта. А дальше рублю ему правду-матку, стараясь изо всех сил, чтобы голос мой не дрожал от едва сдерживаемых слёз.
Потому что перед глазами до сих пор, будто бы прибитая, стояла картинка, где Басов целовал незнакомую мне блондинку ещё сегодня утром, точно так же, как и меня только что, тиская её за задницу.
— Я не хочу быть одной из, Ярослав. И не буду.
Отлепляюсь от стеллажей, протискиваюсь мимо замершего от неожиданности парня, открываю дверь и, прежде чем выйти вон, окончательно припечатываю ему.
— Никогда!
Глава 14 – Ищейка
Вероника
Моё сердце обезумело. Ну или подхватило какую-то страшную лихорадку, которой ещё не придумало название человечество. Потому что оно реально было не в себе с того самого момента, как я осталась с Басовым один на один в маленькой, захламлённой кладовке и потом, когда еле-еле унесла оттуда ноги.
Глупая мышца разогналась и больше не хотела тормозить. Бушевала, подскакивала к горлу, билась о рёбра, в отчаянном желании их проломить, а затем и вовсе принималась истошно заходиться в рваном, хаотичном беге.
Это ненормально.
И я это прекрасно понимала.
Но впервые с начала недели мне было плевать, что со мной не разговаривала мать и бабушка. Наоборот! Я сама стремилась как можно быстрее остаться наедине, чтобы ещё раз перекрутить в своей голове, то, что со мной произошло. Как-то переварить это всё. И выплюнуть за ненадобностью.
И даже вечерняя экзекуция коленями на горохе не показалась мне сегодня чем-то чудовищным и
Я читала святое писание, затем слушала привычный мамин бубнёж о том, какая она прекрасная мать, ибо наставляет меня на путь истинный. А я, неблагодарная дочь, не ценю её заботы, её усилий и её жизненного ресурса, потраченного на меня.
Можно подумать, я просила её рожать меня.
Можно подумать, у меня был выбор, чьей дочерью стать.
Можно подумать, я знаю, как сделать так, чтобы она взяла и по-настоящему полюбила меня. Без экивоков и излишних сносок. И хотя бы разок просто обняла меня, чтобы я почувствовала себя нужной.
Родной.
Бесценной для своего родителя.
— Каждый грех должен быть искуплен кровопролитием, Вера, — она повторяет это изо дня в день, видя, как я болезненно морщусь, поднимаясь с гороха на ноги, — если ты вынесешь неделю наказаний, то, значит, ты перед Богом исповедала свой грех, а ежели нет, то...
И я вся сжимаюсь в комок, в ожидании того, что же последует после этого многозначительного «то». Что ещё она придумает для меня? Каким пыткам подвергнет?
— Но я горжусь тобой, что больше нет слёз в твоих глазах. Видимо, наконец-то ты постигла самую суть — что страдаешь сейчас за божье имя.
— Да, мама, — киваю я, хотя думаю совсем иное. Но мысли мои всегда останутся при мне, а иначе стоять мне на горохе до конца дней своих.
— Всё, ложись спать. Завтра служение. У тебя хор.
— Да, мама, помню, — словно зомби отвечаю ей, а сама только и жду, когда же за её спиной закроется дверь.
— И не забывай — Бог всё видит!
Бог...
Я верю в него, но думаю, что для того, чтобы быть с ним, никакие проводники не нужны. Ни церковь, ни священники, ни библия. Бог — он внутри нас.
Бог — это наша совесть.
— Спокойной ночи, — мать кладёт свою ладонь мне на голову. Я тут же и, наверное, уже рефлекторно прикрываю глаза, в ожидании того, что она ласково погладит меня, хотя и знаю, что этого не случится.
Она просто держит свою руку так секунды три или пять, а потом разворачивается и уходит. А я остаюсь сидеть и медленно вожу подушечками пальцев по коленям, которые были все испещрены кратерами от гороха. Кожа здесь покрылась сплошным уродливым синяком, а в некоторых местах даже с кровоподтёками.
И именно сейчас я впервые порадовалась, что меня заставили отпустить юбку на школьной форме. По крайней мере, никто не увидит этого убожества и не догадается, какие методы дрессировки популярны в нашей, на первый взгляд, образцовой семье.