Справедливость силы
Шрифт:
Масонская ложа тесно связывает Анохина с будущим гетманом П. П. Скоропадским, "самостийником" С. В. Петлюрой, В. Н. Луниным – внебрачным сыном царского военного министра Сухомлинова, Воробиевским (он вывозил в карете "скорой помощи" гетмана Скоропадского в немецкий военный эшелон, отбывающий в Германию) – все они встречаются в этой ложе, все – братья по ложе… и ненависти к революции.
Еще до известных событий Петлюра приносит клятву в помещении масонской ложи на Львовской улице, 47, кстати, в присутствии будущего гетмана Скоропадского. В этом же доме квартиру под
В 1919 году при облаве на киевских валютчиков случайно задержан Анохин. Он не имеет никакого отношения к черной бирже, но при выяснении личности и допросе в милиции вдруг дает подробные показания о руководимой им масонской ложе и ее российских и международных связях. Важные сведения тут же поступают в Ч К.
Неизвестно, по каким причинам, то ли опасаясь возмездия, то ли в раскаянии за свою слабость (как-никак выдал святая святых-ложу и братьев по ложе), то ли по другим, неизвестным причинам, но Анохин кончает самоубийством в своей одиночке (все из-за той же важности сведений его посадили в одиночку). Характерна поза покончившего с собой – поза распятого Андрея Первозванного – символа любой русской масонской ложи.
Много и других, весьма интересных сведений дал этот розыск Анохина. К сожалению, им здесь не место.
Такова противоречивая и сложная судьба одного из зачинателей русского спорта.
Не о таких ли, как он, написал Борис Савинков:
Когда принесут мой гроб,
Пес домашний залает,
Жена поцелует в лоб,
А потом меня закопают.
Глухо стукнет земля.
Сомнется желтая глина,
И не будет того господина,
Которым называл себя я.
Этот господин в котелке,
С подстриженными усами,
Он часто сидел между вами…
Он родился, потом влюбился,
Потом убил, потом писал,
Потом скончался, я не знаю.
Потом по имени назывался,
И зачем свой путь совершил..
И вот мне все равно – ведь он умер давно…
Предчувствием конца жизненных дней, краха дела полна каждая строфа. Удары погребального колокола в каждой рифме…
Когда принесут мой гроб,
Пес домашний залает.
Жена поцелует в лоб,
А потом меня закопают.
И закопали…
Глава 138.
Не удался спектакль в Париже.
Победа дорога прежде всего радостью всех. Тогда я воспринимал это только так. Стоило ли гнаться за победами, если они ничего не давали другим?
Добро обезоруживает. За доброе можно идти без устали, не придавая значения тягостному и больному. Всякая мысль, учение, действие, исключающее это чувство, лгущее в этом чувстве, не ставящее его целью, а самое главное – долгом своей практики, суть гнилые, обреченные и обманные. Не зло калечит жизнь – его уравновешивает воля сопротивления,– а отсутствие добра. Вырождение доброго начала – есть истощение духовных сил человека и обращение его к инстинктам, вычерпывание жизни инстинктами, потеря чести…
От дней в Париже остались какие-то лоскутья воспоминаний. Город я не запомнил. Так и оставил его в мечтах.
Теперь, в 80-е годы нашего века, "Маленькая таверна"
А нас ждала Финляндия с горячкой четырех выступлений – уже отделаться просто большими весами не удастся. Везде будет одно и то же: объявлена моя решимость взять рекорд. Что-либо изменить я уже не мог. Для отдыха перед каждым выступлением – всего день. После попытки на рекорд я обычно восстанавливаюсь десять – четырнадцать дней. Предстояло нечто необычное, если учесть и напряжения показательных тренировок, тоже уже оговоренных.
Я находился в неослабном чувстве ответственности перед испытанием. В то же время я должен исключить всякую возможность углублений травм. При подобной интенсивности выступлений таким рекордом мог быть только рекорд в толчке. Здесь у меня запас. Природная мощь и наработанный запас силы в ногах, пожалуй, способны перенести всю многодневную череду рекордных напряжений. Мышцы рук уже вывело из игры напряжение на парижском помосте. Им обрести свежесть только после возвращения из турне. В рывке я лишен необходимой скорости. Рывок требует исключительной нервной свежести – это не только высшая скорость движений, но и высшая слаженность, однако тут кроме усталости дают о себе знать и травмы. В толчковом упражнении скоростные качества не столь важны и движение не затрагивает поврежденные узлы.
Глава 139.
Финляндия.
Не то мы догнали непогоду, не то она нас. Дожди и ветры трепали еще голые деревья и кусты, обметанные полураскрытыми почками. Юная трава только-только скрепила послеснеговую жидель. Эта трава топорщилась в выщербинах и расколах серых скал, вдруг выпирающих из-за деревьев или домов…
Рекорд мира в толчке был установлен мной на чемпионате СССР в Днепропетровске и весил 210,5 кг. В Париже я захватил на грудь 212,5 кг. Посыл с груди сорвался.
Из Хельсинки мы вылетели без отдыха в Оулу. Там на разминке перед выходом на сцену я проявил полную неспособность к предельным усилиям, необходимым для установления рекорда. А публика ждала, требовала – ни одного свободного места.
Тренер запретил пробовать рекордный вес. И все же толчок мы выполнили по полной программе, нельзя было обойти зрителей: с одной стороны, забыть их, не принимать во внимание, с другой – просто пренебречь. Люди азартно ждали – и я не мог пройти безразлично мимо.
Эта бездна любопытства, страстей и доброжелательства!
Но ведь можно и рухнуть в эту самую бездну – и уже никогда не подняться. Пол мне казался раскаленным, зыбким. Я был в полубреду.
Болезнь воли подтачивала силы к сопротивлению, все размывая и размывая желание жить. Казалось, кто-то огромный дул и дул на огонь моей жизни… и вот-вот задует. Я был еще глуп по-детски и очень боялся смерти.
Конечно, не только глуп и не столько глуп: страх смерти – это еще и чрезмерная любовь к себе. Теперь подобное состояние во мне или в других вызывает отвращение. Оно недостойно человека…