Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]
Шрифт:
Вдруг кто-то тронул меня за руку и вкрадчиво произнес:
— Девушка, а я, кажется, знаю, как вас зовут.
— Возможно, — равнодушно откликнулась я, не поворачивая головы и этим испытанным приемом усиливая интерес к себе. К тому времени меня уже почти не узнавали (спортсменов забывают быстрее, чем артистов или дикторов телевидения), и мне откровенно польстило такое начало разговора.
— Татьяна Лозова, — сказал он практически утвердительным тоном.
— К сожалению, — кивнула я, все еще глядя в сторону.
— Юрий Хвастовский, — представился кавалер и добавил: — К счастью.
Вот тут уже
— Ах, вы и есть Юрий Хвастовский! — картинно всплеснула я руками. — Какая приятная неожиданность! А вот скажите, пожалуйста, вы Хвастовский или Хвостовский?
— Друзья частенько зовут меня просто Хвост, — ответил Юрий серьезно, не реагируя на подколки, — но вообще-то я Хвастовский и вполне оправдываю свою фамилию.
Так впервые за год не я наклеила мужика, а он меня наклеил. Нет, пытались-то многие, но я их посылала: работа есть работа. А после работы бывала только усталость и равнодушие ко всему, если не отвращение. Мы разговорились. Он оказался худредом из «Московского рабочего», семь лет назад окончившим «полиграф» и на тот момент уже довольно известным (в своем кругу) книжным графиком. После второго бокала шампанского мы перешли на «ты», и Юра спросил:
— Ты водку пьешь?
— Иногда, — ответила я уклончиво.
— Поехали ко мне на работу. Колька вчера из Швеции приехал, мы с ребятами хорошо погудели, и в холодильнике осталось полбутылки шикарной водки «Абсолют». Небось и не слыхала про такую? Закусон тоже остался. Поехали? А то Валеев надоел уже, и все эти пижоны с апельсинами — тоже.
Согласилась я сразу. И мы поехали. Юра был на машине, и уже через десять минут, припарковавшись во дворе перед монументальным зданием на Чистых прудах и взяв у вахтера ключи, мы поднялись по притихшей в этот поздний час широкой лестнице на четвертый этаж, протопали по гулкому, совершенно пустому длинному коридору, напомнившему мне коридоры Лубянки, и спрятались в уютной худредовской комнатенке, все стены которой были обклеены рисунками, эскизами, фотографиями, красивыми картинками из импортных журналов и шутливыми вырезками из газет. На столах царил рабочий кавардак, а книжный шкаф венчали ряды пустых бутылок и коробок из-под фирменных напитков. Словом, обычный редакционный антураж, с которым я столкнулась впервые, но сразу влюбилась в него. Юра расчистил один из столов, извлек из холодильника все, что в нем было, и под водку с солеными огурчиками, салом и маринованными грибами меня потянуло излить ему душу. Как говорил один мой знакомый, душу номер два. Нет, я ничего не врала, просто было много такого, о чем я говорить и не хотела, и не могла. Юре было страшно интересно все о моем спортивном прошлом. По-моему, он просто как мальчишка радовался знакомству со знаменитостью. И я вспоминала, я рассказывала, даже про Виталия Ивановича, даже про Машку, а потом незаметно для самой себя начала рассказывать про Афган. Юра слушал, от удивления перестав задавать вопросы, но, кажется, верил мне, хотя поверить было нелегко. Я это понимала.
Водка кончилась. За окном валил снег. Дело шло к полуночи.
— Юрка, ну его к черту, этот Афган!!! Я хотела показать тебе свои рисунки. Все они дилетантские, конечно, скорее всего полная фигня, но я бы хотела, чтобы ты честно, как профессионал, сказал мне все, что думаешь.
— Ну, ты даешь, Танька! Скажи прямо, что ты еще умеешь делать и когда успела всему научиться?
— Не скажу, — улыбнулась я хитро. — И вообще ни черта я не умею, особенно рисовать. Просто я люблю это делать. Такты посмотришь?
— Да. Где рисунки?
— У меня дома, разумеется.
— Поехали. Водка все равно кончилась.
Юра порывался сесть за руль, уверяя, что он совершенно трезвый, но я решительно сказала «нет», и мы поехали до улицы Шверника на такси. Платил за дорогу, разумеется, он, хоть я и пыталась вяло возражать.
Квартирку свою я к приему приличных гостей не готовила, и при внимательном взгляде, конечно, можно было вычислить, что это обыкновенное гнездышко путаны, но у Юры взгляд был уже невнимательный, к тому же фокусировался он исключительно на мне. И наконец, вдобавок ко всему, я сразу достала большую папку и разложила перед ним свои работы.
Юра замолчал надолго. Так надолго, что я уже начала тревожиться, все ли с ним в порядке.
— Выпить хочешь? — спросила я, не в силах больше терпеть эту тишину.
— Немного, — отозвался он рассеянно, продолжая сортировать мои картинки по какому-то загадочному, одному ему понятному принципу. — И если можно, не вина. У тебя что-нибудь крепкое найдется?
— Хорошо, — сказала я и пошла на кухню. Из крепких напитков в доме имелась только роскошная семилетняя «Метакса» — литровая бутылка в форме амфоры, и, неся ее в комнату, я торопливо сочиняла, кто же это сделал мне такой подарок. В действительности я купила ее сама в ночном баре «Космоса». Но Юра и на бутылку внимания не обратил.
Он посмотрел пристально мне в глаза и очень медленно произнес, совсем как Эмма Борисовна:
— Тебе учиться надо, Танька.
— Правда? — сказала я, невольно широко улыбаясь.
— Да ты чего! Такой талантище пропадает! У тебя же удивительная рука. Я такой точности линий у профессионалов не видел. Ты просто прирожденный рисовальщик! И на кой ляд ты фигурньм катанием занималась?
— Действительно, — пробормотала я без всякой иронии, — на кой ляд?
Но он меня не слышал, он разговаривал сам с собой:
— Нет, это ж надо! В медсестры какие-то пошла. Чуть не погибла на никому не нужной войне… Дурдом. Тебе же рисовать надо было, только рисовать, бедолага. Учила кого-то карате… Жуть! Сейчас-то ты чем занимаешься?
— Так, всем понемножку. Можно сказать, почти ничем.
— Ну так и поступай, учись. А работу я тебе найду. С такими-то способностями — нет проблем. Книжки будешь иллюстрировать. Поначалу опубликуешься под чужой фамилией, можно под моей.
— Почему это? — вскинулась я.