Спроси у Ясеня
Шрифт:
Итак, вариант номер три: Седой играет против Дедушки, но не в оборонительной манере, как все якудзы, наркосиндикаты международные, а в наступательной, причем тайной и подлой. Работает Седой широко, с размахом и предельно хитро. Денег таких, как у Дедушки у него очевидно, нет, да они ему и не нужны. У Седого другие козыри: он пользуется всей агентурной сетью бывшего СССР, которая — надо же это понимать — никуда не пропала, даже с приходом Бакатина. У Седого на вооружении два старых чекистских принципа — безграничная ложь и беспредельная жестокость. И еще третий, дополнительный — не считаться ни с какими потерями при выполнении задачи. Кто гибнет: свои,
Ну и, конечно, люди Седого есть в службе ИКС, более того, они со всей очевидностью внедрены в ближайшее окружение Базотти. Иначе отчего Дедушка иногда так странно отвечает на некоторые наши вопросы? Например, по поводу полковника Чистякова. Или по поводу Андропова. Или по поводу Ферито. Седой хитрее Дедушки и показывает свои уши только в самых крайних случаях, то есть когда дело вдруг касается лично его. Тут-то и появляется ненавязчивый добрый советчик.
А в остальное время все его агенты работают себе тихо, незаметно и выжидают удобного момента для атаки. И только тех, кто им явно мешает, они отстреливают — так же потихонечку, так же незаметненько, чужими руками. Почему-то им мешал Чистяков. Теперь мешаем мы с Ясенем, и нам об этом уже намекнули. Господи, какой апокалипсис я тут насочиняла!
Крошечными тычками, сдвигаясь каждый раз на два-три метра, я уже добралась до следующего светофора на Зеленых горах, у стадиона, и дальше как будто бы можно стало ехать, а не ползти.
Ну а если все действительно так, решила я вроде подвести черту, тогда на что надеяться, чего ради трепыхаться? Машку уже не вернуть, Машеньку — тоже. Изменить этот мир к лучшему явно не удастся, хотя, кажется, именно этим занимаются Дедушка и Сергей. Значит, смысл один — отомстить. Но кому? Что, если того Седого уже действительно нет в живых? Андропов это или не Андропов, молоденьким он быть никак не мог. Уже тогда, а прошло еще девять лет. В кого я буду палить из «магнума», то бишь из «тауруса»? В тайный иезуитский орден? Во всю многотысячную агентуру? Да будьте вы прокляты!
Такая вдруг тоска навалилась! И зачем только я Лешку домой отпустила! Как плохо сейчас одной в этой машине, в этом сумасшедшем потоке, в этом ужасном городе!..
А возле самого дома неожиданно выяснилось, что пока еще есть в кого палить из «магнума». Тоска улетучилась, не до нее как-то стало.
В переулке, перегородив одну полосу движения, стояли две милицейские машины и три черные «Волги». Много весьма обеспокоенных людей очень специального вида толклись около подъезда. Тротуар аккурат под окнами нашей квартиры был обильно усыпан битым стеклом, но я еще не успела поднять голову, чтобы уточнить, у нас ли вылетели стекла, когда меня увидел Рома из группы Ивлева и чуть не закричал:
— Татьяна! Ну; слава Богу! Сергей Николаевич уже чуть Лешку не уволил. А мы вам звонили. Вы что, отключили в машине связь?
— Да. Мне надо было подумать, чтобы никто не отвлекал.
— Вы так не делайте больше.
— Да что, что случилось-то?!
— Кто-то бросил гранату в вашу квартиру. «Лимонку». Его видели… тут же напротив отделение милиции… на машине… на другой стороне улицы…
— Без чего обошлось? — переспросила я. Я его очень плохо слышала.
— Пожар не начался, слава Богу.
— А-а-а…
На меня вдруг накатило. Очень серьезно. Бывало и раньше. После Афгана это у многих бывает. Глюки. Но так как в тот раз, случилось впервые. Видела я все вокруг довольно четко, но это была четкость утреннего сна за какие-нибудь секунды до пробуждения. Глаза не открываешь, не хочется, а звуки реального мира настойчиво входят в твой сон и вытесняют его, выдавливают. Рома разговаривал со мной, но был уже где-то далеко, голос его звучал все тише, все отрывочнее, а вот нарастающий гул тяжелого бомбардировщика был здесь, рядом, почти над головой, и эхо близких разрывов осатанело металось между скал, а еще был крик человека, долго-долго падающего с уступа горы в пропасть.
Наверно, что-то не совсем обычное отразилось у меня на лице, потому что Роман взял меня под руку и быстро повел наверх. Я понимала, куда он ведет меня, но это была глупость, я знала, что все равно не успею увидеть взорванную квартиру. Да и кому это нужно — смотреть такой неприятный сон? Бомбардировщик впечатался в скалу, звук немыслимой силы ударил по ушам, на какую-то секунду сделалось абсолютно тихо, и в этой жуткой тишине я успела открыть глаза и увидеть не только черно-оранжевые клубы и потоки каменного крошева, но и человека, который как раз долетел до дна ущелья и лег там кучкой грязного тряпья на острых обломках… Все.
Потом был Ясень. Напряженный, нервный, готовый взорваться в любую минуту.
— Милицию можете сразу отпустить. Расследованием будет заниматься наш соответствующий отдел. Если я решу, что надо заниматься.
— Не получится, Сергей Николаевич, они уже протокол составили.
— Да? Ну, тогда пусть ко мне зайдет начальник. Пусть лично ко мне зайдет. Только не сейчас, а минут через двадцать. И еще, Леша, телефон принеси, пожалуйста, с кухни, здесь же ни черта не работает. После этого все, кроме Татьяны, временно свободны.
Мы закрылись в непострадавшей… ну, скажем так, почти не пострадавшей комнате, и Ясень быстро набрал номер по памяти.
— Кислый! — почти зарычал он. — Кто там хватает трубку?! Позовите Кислого. Это Малин. Кислый, ты что творишь, сволочь?!
— Это не я. Это Щеголь.
Я встала совсем близко и могда теперь слышать все ответы с той стороны.
— Какой, блядь, Щеголь?! — орал Сергей. — Это твой человек?
— Да, но он, конечно, брус шпановый и всегда чумовой был, любил бузу затереть. Второй раз, сученок, с папой не посоветовался. Мы тут еще кумекали над твоей ксивой, а он, падла, решил замастырить по-своему, «апельсин» тебе в очко залепил. Но мы же беспредела не потерпим, ты же нас знаешь, Малин. Так что, извини, конечно, но Щеголь потянул локш. Его закрыли уже, ну, то есть башку проломили.
— Да ты что! Куда так торопитесь?
— Закон, Малин. Закон уважать надо. В общем, отдыхает он в той же брике на Сретенке, во дворе за церковкой, между Печатниковым и бульваром. Понял, где, да? Расскажи мусорам, они его мигом срисуют. Все, Малин, дело не крути, ради Бога не крути — большая буза может начаться. Ты понял? А с меня причитается.
Я слушала это все, совершенно ошалев от неожиданности. Последний месяц мы с Сергеем занимались слишком разными делами, я знала, конечно, что у него там какие-то шуры-муры с ворами в законе, но от подробностей этих разработок была далека.