Спроси у Ясеня
Шрифт:
И с Хвастовским мы не виделись со времен того самого разлада. Перед отъездом в Грузию именно я напросилась на встречу с ним, но это было ужасно глупо — мстить Ясеню такой странной изменой с человеком, который был у меня непосредственно перед Сергеем. Грустная тогда получилась встреча.
Теперь, похоже, Юрка приехал плакаться мне в жилетку. Или куда там плачутся женщинам — в лифчик? Работал он в небольшой рекламной конторе, деньги получал нормальные, рисовал исключительно на компьютере, с удовольствием, но тосковал ужасно по ушедшим временам, когда искусство ценили как искусство,
Потом Юра загрустил.
— Что, с женой поругался? — заботливо спросила я.
— Нет, с женой все нормально, дочка дурит.
— Сколько ей? — поинтересовалась я.
— Семнадцать.
— Ну так это самый возраст для дури!
— В общем — да, но она с каким-то баркашовцем связалась. А нам с Галиной, сама понимаешь, только фашистов в доме не хватало.
— Это плохо, — согласилась я. — Подъехать, что ли, дать ему в глаз?
— Да нет, пожалуй, пока не надо. Может, так все утрясется. Она ведь замуж за него не собирается. И на политику ей совершенно наплевать. Просто он ее устраивает как ксуальный партнер. Представляешь? И это она мне, отцу, заявляет!
— Знаешь, Хвастовский, — сказала я, — ты мне напоминаешь, итальянца. Только они так ревностно относятся к поведению дочерей, сестер и жен при полной свободе нравов у мужчин.
— Вот ты так говоришь, — начал он, — а если бы у тебя самой была дочка…
— У меня один раз уже была дочка, — тихо проговорила я.
— Извини, — смешался он, — я не подумал.
Чтобы загладить этот неловкий эпизод, мы решили выпить по чуть-чуть, и Хвастовский сделался уже совсем готовым к труду и обороне. Пришлось сказать ему:
— Юрка, а ты все такой же бабник! Ничуть не изменился. Вот только я уже другая. Правда. Я тебя очень люблю, Юрка. Ты хороший, но сегодня у нас ничего не получится. Понимаешь?
Он сразу понял. Не стал, как многие в таких ситуациях, упорствовать, монотонно чередуя нытье и шутки, шутки и нытье. Мы просто посидели еще, поговорили, допили бутылку вина, и я так его зауважала, что захотелось вдруг рассказать чуточку больше о себе.
— Юрк, ты, наверно, думаешь, что я работаю в ГБ? А я там как раз уже и не работаю. Я там знаешь когда работала? Когда мы с тобой познакомились.
— Да ну? При советской власти?
— Ага. Помнишь, как мы с тобой познакомились?
— Конечно, помню. Так как же ты попала в эту лавочку? По комсомольской путевке?
— Ага. Почти. Знаешь, кем были обычно в КГБ женщины-агенты? Ну-ну, смелей, ты правильно догадался. Ладно, я сама скажу: блядями для иностранцев.
— Это правда? — все еще не верил он.
— Ага. — И что ко мне привязалось тогда это «ага»? Наверно, вино было с Украины — алкогольно-лингвистисческое отравление. Юрка, кажется, так и не поверил.
— Насчет баркашовца… — напомнила я ему уже в дверях. — Звони, если что. Поможем. С фашистами
Я вернулась в комнату, открыла еще бутылку вина, налила в стакан и задумалась, откинувшись на подушки дивана.
И чего он приезжал? Потрахаться? Да вроде нет. Стареем, наверно. Начинаем жить прошлым.
Я очень ярко вспомнила вдруг тот давний декабрьский вернисаж в Домжуре. И выплыло из глубин памяти незнакомое, но очень четко прорисовавшееся лицо. Среди белых стен, безумных картин, расфуфыренных дамочек и длинных бокалов с шампанским — грубое, мужественное, твердое лицо, рассеченное глубоким шрамом. И погоны с черными просветами. И золотые танкеточки в петлицах. Ага, майор танковых войск. Да, это с ним я собиралась пойти в тот вечер, если бы не Хвастовский. Мало того, и он собирался пойти со мной. Точно помню. Он так пристально смотрел на меня. Почему? Что ж, я узнала бы это. Если бы не Хвастовский… А годом позже я пошла бы с Бернардо. Если бы не Малин. И Бернардо пошел бы со мной. Если бы не Малин… Бернардо… Вот оно!
Я уронила стакан. Он упал на ковер и не разбился, но все вино выплеснулось напрочь.
Вот оно — то самое последнее звено. Я должна найти майора танковых войск с большим шрамом на лице. Реально ли это? В общем, реально. Если его еще не убили. Господи! Сколько лет прошло! Сколько лет…
— И все-таки это чушь собачья, — еще раз повторил Ясень.
По моей просьбе мы доехали до Измайлова и, бросив «Ниссан» возле дороги, углубились в парк. Я хотела знать наверняка, что нас не слушают.
— Чушь собачья. Майор смотрел на тебя как на фигуристку Лозову, майор смотрел на тебя как на красивую бабу, майор смотрел на тебя как на проститутку — допустим, видел раньше у «Националя», наконец, он просто мог тебя с кем-то перепутать. Вариантов — тьма, не допускаю только одного, что майор был агентом Седого. Ведь в этом случае майор обязан был вернуться. Посуди сама: от Бернардо увел тебя я — полковник ГБ и сотрудник ИКС, а здесь — подумаешь, какой-то Хвастовский! Убрали бы этого художника — и точка. Разве не так?
— Не так. Ты просто не хочешь понять. У Седого сложные и странные цели. У Седого ко мне совершенно необычное отношение. Собственно, он такой же шиз, как и я, только еще посерьезнее.
— А-а-а, — протянул Ясень. — Ну, тогда это тяжелый случай. Для чего здесь моя помощь? Я же не врач.
— Врач, — возразила я. — Ты для меня в одном лице все: и муж, и любовник, и врач, и друг, и начальник. Помнишь этот замечательный анекдот? У каждой женщины должно быть пять мужчин…
— Не помню. Расскажи.
— Ну, мужу надо кое-что рассказывать и кое-что показывать. Любовнику — все показывать и ничего не рассказывать. Другу — все рассказывать и ничего не показывать. Врачу — все рассказывать и все показывать. А начальнику — как прикажет. А ты у меня действительно един в пяти лицах.
— Врешь ты все, Верба, — улыбнулся Сергей. — У тебя, например, есть еще Анжей.
— Анжей? — задумалась я. — Да, конечно, Анжей — врач… Но разве можно вас сравнивать? Ясень, мы отвлеклись от темы. Скажи мне прямо: я снова буду копаться в этом дерьме одна? Ты не поможешь мне искать майора?