Спроси заклинателей духов

Мифтахутдинов Альберт Валеевич

— Что такое? — спросила женщина. — Новенькие? А-а, — узнала она, — геологи…

— С нами пассажир… нужно еще одно место, — показал Миронов на Кеннакука.

— Мест нет, — сказала она, увидев человека в кухлянке. — Да не волнуйтесь, они привычные…

— Как это привычные! — взорвался Миронов. — Мест нет, — передразнил он. — На краю света, а совсем как на материке — «мест нет»! Это вот для вас «нет», а для него всегда должно быть, понимаете?

— Ну, нет… — вздохнула она. — А вдруг еще машины подойдут?

— Значит, есть?

Она молчала.

— Пожалуйста, раскладушку, и в нашу комнату.

На

раскладушку Миронов постелил спальный мешок, сверху простыни, раскатал одеяло и стал устраиваться.

— Ложись сюда, — показал Миронов на койку. — Тебе еще ой-ей сколько топать, выспись хоть по-человечески.

Кеннакук не возражал. Его коричневое продубленное лицо было непроницаемым.

— Э-эх, хорошо-то как! — вздохнул Миронов. — Спим до победного конца. Спешить некуда.

Пурга действительно улеглась. Остаток пути прошли за день. В Иультине Миронов спросил Кеннакука:

— А теперь куда?

— Мне в другой поселок, на север. Должна за мной прийти упряжка.

— Там, где Коса Двух Пилотов?

— Да. Оттуда.

— Мы из этого поселка будем выбрасываться в поле, — обрадовался Миронов. — Весной…

— Скоро, — улыбнулся Кеннакук.

На улице был декабрь и непроглядная темень полярной ночи.

Но весна все-таки наступила. Миронов вышел из столовой поселка, присел на крылечке, закурил, щурясь от яркого солнца и снежной белизны. Вдали в океане голубели торосы, весело, по-новогоднему сверкали снежинки на антеннах полярной станции, резвились щенки на помойке, и даже движок возле бани тарахтел не уныло, а весело. С визгом высыпала на улицу малышня из школы… Всюду весна, у всех хорошее настроение. Даже у Миронова, хотя он и думает: «Кому весна, кому весновка…»

— Здравствуй, начальник… — услышал он знакомый голос.

Миронов с интересом оглядел подошедшего, привстал:

— Ке… Кен… — пытался он вспомнить.

— Конечно, Кен! — обрадовался тот. — Здравствуй!

— Здравствуй, друг, здравствуй! Вот не ожидал!

— Так мы же зимой договаривались!

— Не помню. Все равно здорово!

После, в маленькой поселковой гостинице, попивая чай на коньяке и смородине (это постоянный «фирменный» напиток Миронова), он поведал Кену о проблемах, мучивших его, о проблемах с транспортом, в данном случае с упряжкой.

— Это мы решим, — твердо пообещал Кен.

— Тогда я в магазин, — засмеялся Миронов.

— Пойдем вместе. А оттуда ужинать ко мне домой. У меня такая еда, что ты и не пробовал, — пообещал Кен.

Домик, в котором жил Кеннакук, состоял из двух небольших комнат, просторной кухни, большой кладовки, склада для угля и пристройки для льда.

Встретил их высокий старик, очень древний (так показалось Миронову), и бабушка, круглолицая, со смешливыми глазами.

— Это мой дядя Агыга, — сказал Кеннакук, — а это бабушка Кайо, моя тетя, самая веселая на побережье.

— Ай! — махнула на него Кайо, она понимала по-русски и засмеялась.

Стол соорудили быстро. Миронов впервые пробовал сырую нерпичью печень, строганину из чира, жареный озерный голец ему понравился меньше. Потом печень пожарили — для гостя. Завершал трапезу олений бульон. Мясо и ребрышки были выложены отдельно. Чай предложили Миронову заваривать самому, тут понимали — на Чукотке у каждого обязательно свой рецепт заварки

и обязательно самый лучший. А гость в доме — всегда хозяин, пожалуйста.

Агыга и Кайо как-то незаметно встали из-за стола и уединились в другой комнате. Вскоре оттуда донеслось негромкое пение, скорее речитатив. Они разговаривали, как пели, или, вернее, пели, как разговаривали, сидя на полу, полузакрыв глаза, раскачиваясь.

— Вспоминают… — кивнул на них Кен. — О прошлой жизни. Про гостей разговаривают. Об охоте и дороге тоже. У нас песни называют «товарищи по одиночеству». Когда один, песня всегда помогает. А вдвоем песней можно разговаривать. Каждый свое сочиняет. Это как танец. Ты когда-нибудь увидишь танец. Надо праздника дождаться. Давай еще выпьем, за стариков.

— Давай, — согласился Миронов.

…Кен проводил Миронова до гостиницы.

— Когда тебе удобней выезжать? — спросил Кен, прощаясь.

— Куда выезжать?

— Ну ты же говорил, что тебе нужна упряжка.

— Конечно, нужна!

— Тебя повезет Агыга. Я уже договорился. Я буду проверять его охотничий участок, я помогаю ему, ему трудно охотиться. А поехать он согласен. Он отличный каюр, ты не смотри, что дядя старый.

«Когда же он успел договориться? — недоумевал Миронов. — Все время были вместе, и об этом разговора не велось».

— Ну, спасибо, Кен! Утром я расскажу, куда надо ехать. Я утром загляну.

— Только пораньше, — предупредил Кен. — Мы все очень рано встаем.

«Есть необъяснимое очарование в езде на собачьих упряжках. Я счастлив, что захватил это время», — говорил Амундсен. Миронов то же может повторить вслед за ним. Каюр Агыга тогда помог ему начать отсчет первым километрам, сейчас, по прошествии стольких лет, на тундровом спидометре Миронова этих километров не одна тысяча.

С грустью и теплотой вспоминает Миронов то время. Сейчас он не смог бы проделать на нартах путь в несколько сот километров. И не потому, что не хочет или отваги поубавилось, а просто здоровье не то, да и собак найти не так-то просто. Отвыкли люди от упряжек, вездеходы избороздили тундру, стала она исполосована, вся в морщинах, как лицо Кеннакука. Но до сих пор просыпается Миронов с легким сердцем, с тихой радостью в удачу наступающего дня, если ему кажется, что видел ночью белую тундру и солнце над ней и тысячи солнц, отраженных в каждой снежинке, в каждом кристаллике льда, и слышал скрип полозьев, и улавливал запах тундры, запах весны, и, наверное, какая-то мелодия тех лет, далеких лучших лет его жизни слышалась ему ночью, только он не помнит какая, но знает, хорошо ему было, как хорошо сейчас, когда он все вспоминает…

…Провожали их Кайо и Кен. На дорогу Кайо вынесла что-то завернутое в тряпицу. Агыга кивнул, положил сверток в мешок. Потом Миронов узнает, что это прэрэм — костный мозг оленя с толченым мясом, самое калорийное средстве в долгих переходах. У них оно было как лакомство, вернее даже, как НЗ, который можно тратить для удовольствия, ведь пищи было с собой достаточно.

Для собак захватили с собой целую нерпу. Агыга объяснил, что о корме не надо заботиться, по пути будут избушки, там есть запасы, и людям хватит, и животным. Миронову оставалось только доверять каюру, он теперь полностью подпадал под его власть, хотя каюр формально подчинялся Миронову.