Спрут
Шрифт:
– Вот еще глупости какие, Пресли,- сказал Берман по-прежнему благодушно.- Все это пустая болтовня, хотя, должен признаться, чувства ваши я понимаю. Кстати, ведь это вы тогда бросили бомбу в мой дом? Поступок, который не говорит о наличии здравого смысла,- назидательно сказал Берман.- Много ли было бы пользы вам от того, что вы меня ухлопали?
– Конечно, меньше, чем вам от убийства Хэррена и Энникстера. Но это все дело прошлое. Меня вы можете не опасаться.- Он вдруг осознал всю нелепость их
разговора, ситуации, в какой оказался, и громко
– Бросьте вы это, друг милый,- сказал Берман.- Я тоже начинаю думать, что меня ничем не возьмешь. Ну-с, так вот, Магнус,- продолжал он, снова обращаясь
к Губернатору,- я подумаю относительно нашего разговора и денька через два дам вам знать, смогу ли я устроить вас на это место.- И прибавил: - Больно уж вы одряхлели, Магнус Деррик.
Пресли выскочил за дверь, не в силах дольше наблюдать, в какую бездну скатывается Магнус. Какие сцены происходят теперь в этом кабинете, каким дальнейшим унижениям собирался подвергнуть бывшего врага Берман, так и осталось неизвестным. Он вдруг почувствовал, что ему нечем дышать.
Пресли взбежал по лестнице наверх в комнату, которую прежде считал своей. В доме царил беспорядок; не заметить этого было невозможно: повсюду стояли открытые чемоданы, сундуки, ящики, в которые укладывали вещи, пол был усыпан соломой. Взад и вперед бегали слуги с охапками книг, безделушками, одеждой.
У себя в комнате Пресли взял лишь пачку рукописей и записные книжки, да еще заплечный мешок, набитый личными вещами. На пороге он остановился и, придерживая дверь рукой, окинул стены долгим прощальным взглядом.
Потом он спустился вниз и вошел в столовую. Миссис Деррик нигде не было видно. Пресли долго стоял у камина, поглядывая по сторонам и вспоминая разыгрывавшиеся здесь сцены, свидетелем которых он был: совещание, во время которого Остерман впервые предложил провести «своего» человека в Железнодорожную комиссию, и тот вечер, когда Лаймена Деррика приперли к стене и внезапно обнаружилось подлое предательство, совершенное им. Пока он стоял здесь, припоминая все это, дверь справа отворилась и в столовую вошла Хилма.
Пресли, протянув руку, поспешил ей навстречу. Он не верил своим глазам. Перед ним стояла взрослая женщина - спокойная, сдержанная, гордая. На ней было черное платье строгого, почти монашеского покроя. От ее прежнего дразнящего очарования не осталось и следа. Она сохранила свою величавую осанку, только теперь это была величавость человека, испытавшего большое горе и окончательно смирившегося с ним. Она все еще была красива, но выглядела старше своих лет. Таким серьезным, углубленным в себя бывает человек, до тонкости познавший жизнь, познавший все зло, которое таится в ней. Перенесенные и не забытые страдания наложили на ее лицо печать тихой печали. Ей было немногим больше двадцати, но по манере держать она могла сойти за сорокалетнюю женщину.
Куда девалась былая пышность ее фигуры: полные плечи и бедра, высокая грудь, округлая шея? Хилма
– А, вы здесь?
– сказала она, протягивая руку.- С вашей стороны очень мило, что вы захотели повидаться со мной перед отъездом. Мне говорили, вы
уезжаете.
Она села на диван.
– Да,- отозвался Пресли, пододвигая стул поближе к ней,- да, я почувствовал, что больше не могу здесь оставаться. Собираюсь в дальнее плаванье. Пароход отплывает через несколько дней. А вы, миссис Энникстер, каковы ваши намерения? Не могу ли я хоть что-то сделать для вас?
– Да нет, пожалуй,- сказала она.- Папа хорошо зарабатывает. Мы сейчас живем здесь.
– Вы совсем оправились?
Она беспомощно развела руками и печально улыбнулась:
– Как видите.
Разговаривая, Пресли внимательно рассматривал Хилму. В ней появилось нечто новое - чувство собственного достоинства, и это, в соединении с потончавшей фигурой, которую удачно подчеркивало длинное, черное, лежавшее свободными складками платье, придавало ее облику удивительное благородство. Она выглядела королевой в изгнании. Но женственности своей отнюдь не утратила - скорее, напротив. Несчастье смягчило ее и в то же время одухотворило. Не заметить этого было нельзя. Хилма окончательно сформировалась; на ее долю выпало познать великую любовь и великое горе, и женщина, пробудившаяся в ней вместе с любовью к Энникстеру, стала сильнее и благороднее после его смерти.
«Что, если бы ее жизнь сложилась иначе»,- думал Пресли, продолжая разговаривать с нею. Ему казалось, что он осязает ее доброту, ее завораживающую приветливость. Словно легкие пальцы коснулись его щеки, осторожно сжали его руку. Он увидел в ней неисчерпаемый запас любви и сострадания.
И вдруг всем своим усталым сердцем он безудержно потянулся к ней. В нем пробудилось желание посвятить ей все лучшее, что было в нем, стать ради нее сильным и благородным; вдохновившись ее великодушием, ее чистотой, ее приветливостью, изменить свою бесцельную, наполовину растраченную жизнь. Желание вспыхнуло вдруг и тотчас утвердилось, перейдя в непреклонную, никогда прежде не испытанную решимость.
На мгновение он подумал, что внезапность этого нового чувства говорит о смятении духа. Он прекрасно знал, что движения его души неожиданны и преходящи. Но знал он также, что чувство это вовсе не внезапно. Сам того не сознавая, он с первой встречи испытывал влечение к Хилме, а все эти страшные дни,- начиная с того раза, когда он последний раз видел ее на ранчо Лос-Муэртос, сразу после сражения у оросительного канала,- мысль о ней не покидала его. Сегодняшняя встреча, когда она предстала перед ним, прекрасная, как никогда, спокойная, сдержанная и уверенная в себе, заставила его ощутить это чувство с новой остротой.