Спрут
Шрифт:
– Ты не ушиблась, мамочка?
– спросила Хильда.
– Нет, милая, нет.
– А здесь нам дадут хлеба и молочка?
Хильда указала на одинокое, чуть видневшееся в сумраке меж деревьев строение, приютившееся на самой вершине холма.
– Нет, девочка, там нам не дадут хлеба и молочка.
Хильда начала всхлипывать.
– Мамочка, пожалуйста, ну, пожалуйста, дай мне поесть. Я голодная.
Напряженные до предела нервы наконец не выдержали, и, схватив девочку за плечо, миссис Хувен грубо тряхнула ее:
– Замолчи, слышишь! Сейчас же замолчи!
И тут же ее охватила жалость. Она упала на колени и крепко обняла Хильду.
– Не слушай меня, плачь! Говори, что ты голодная! Повторяй это все время! Бедная моя, голодная девочка. Господи Боже мой, у меня в голове совсем помутилось,
скоро, наверное, спячу. А что я могу сделать? Ничего. Где мне достать тебе поесть? Негде! Помрем мы с тобой, Хильда, вместе помрем. Обними меня, моя девочка, вот так, покрепче. Помрем и уйдем к нашему папе. И тогда нам никогда не придется голодать.
– А куда мы пойдем сейчас?
– спросила Хильда.
– Никуда. Мама устала. Сядем здесь и отдохнем немного.
Миссис Хувен легла на землю под большим кустом, который слегка защищал их от ветра, обняла Хильду и укутала ее своим теплым платком. Безбрежная, непроглядная ночь опустилась на мир. Они находились высоко над городом. Стояла мертвая тишина. Совсем низко, над головой, клубился туман, надвинувшийся с моря; он обволакивал фонари, застилая свет, скрадывая все очертания. Постепенно тьма окончательно поглотила город; не стало видно даже одинокого строения на вершине холма. Ничего, кроме плывущих клубов сероватого тумана и дрожавших от холода матери с маленькой дочерью, нашедших приют на клочке сырой земли - островке, бесцельно перемещающемся в пустом пространстве.
Хильда нащупала листок на кусте, сорвала его и поднесла ко рту.
– Мама, я съем листик. Можно?
Мать не отвечала.
– Ты хочешь поспать, мамочка?
– спросила Хильда, касаясь ее лица.
Миссис Хувен шевельнулась.
– А, что ты сказала? Поспать? Да, кажется, я заснула.
Слова были невнятны, едва слышны, скоро голос замер совсем. Но она не спала. Глаза были открыты. Блаженное оцепенение начало овладевать ею, чувства сладостно притуплялись. Она больше не испытывала ни боли в желудке, ни спазм, утих даже голод.
– Фаршированные артишоки просто восхитительны!
– сообщил молодой Лэмберт, вытирая кончиком салфетки губы.- Приношу мои извинения, миссис Джерард, но промолчать я не мог - оправданием мне служит ваш обед.
– Следуя дурному примеру, поданному мистером Лэмбертом, скажу, что меня просто потрясла спаржа,- поддержала его миссис Сидерквист,- удивительно нежная, а вкус просто божественный. Где вы такую достаете?
– Нам ее привозят с юга штата, там есть одна ферма,- пояснила миссис Джерард.- Заказываем по телеграфу и в тот же день получаем. Муж устроил, чтобы экспресс делал остановку рядом с той фермой специально затем, чтобы захватить ее. Блажь, конечно, но я просто не могу есть спаржу, срезанную накануне.
– Я тоже!
– воскликнул Джулиан Лэмберт, не упускавший случая подтвердить свою репутацию эпикурейца.- Я могу с точностью до одного часа определить время, когда спаржа была срезана.
– Просто не представляю, как можно
прошла.
– Мама, мамочка, проснись!
– плакала Хильда, пытаясь разнять сомкнувшиеся наконец веки миссис Хувен.- Мамочка, не спи. Мне страшно.
Она принялась трясти мать за плечо. Наконец губы миссис Хувен зашевелились. Припав к ним ухом, Хильда услышала, как мать шепчет:
– Мне плохо… спи… плохо… поесть бы…
– Мама, мамочка, проснись же!
– кричала Хильда, захлебываясь слезами.- Не спи! Я боюсь.
Она трясла мать изо всех сил, несколько раз пыталась кончиками пальцев приподнять ей веки,- но миссис Хувен больше уже не шевелилась. Тощее вытянувшееся тело неподвижно лежало на земле; ноги, обутые в стоптанные башмаки с дырявыми подошвами, были бессильно раскинуты, закрытые глаза глубоко запали, лоб и седые волосы покрылись капельками сгустившегося тумана, старая шляпка съехала набок, дешевое вылинявшее платье было порвано и выпачкано грязью.
Девочка припала к матери, она целовала ее лицо, обвивала шею руками. Долго лежала она так, то засыпая, то просыпаясь в горьких слезах. И тут в кустах послышался шорох. Очнувшись, Хильда увидела склонившегося над ней полицейского и еще нескольких человек. У одного в руке был фонарь. Испуганная, онемевшая от страха, она не могла ответить на вопросы, которые ей задавали. Появилась какая-то женщина, очевидно, хозяйка домика, стоявшего на холме. Она взяла Хильду на руки и заплакала.
– Я заберу девочку к себе,- сказала она полицейскому.- А мать… неужели ее уже нельзя спасти?
– Я послал за доктором,- ответил полицейский.
Перед тем, как дамы встали из-за стола, молодой Лэмберт поднял бокал с мадерой и, обращаясь к жене железнодорожного магната, сказал:
– Обед был просто замечательный! Благодарю вас!
На десерт было подано замечательное произведение кулинарного искусства - башня из перемежающихся слоев глазированных бисквитов, пломбира и каштанов в жженом сахаре.
– До чего хорош,- заметил Джулиан Лэмберт будто про себя, но на самом деле для сведения мисс Сидерквист,- этот Moscovite fouette [35] . Честью клянусь, никогда не пробовал ничего подобного!
35
Торт по-московски (фр.).
– А уж вы-то в таких вещах толк знаете,- ответила она.
Доктор, склонившийся над телом миссис Хувен, поднялся.
– Поздно,- сказал он.- Она умерла уже несколько часов назад. Голодная смерть.
IX
Пшеница в третьем секторе Лос-Муэртос была уже сжата, и Берман, проезжавший эти места в самом начале августа, покатил прямо по жнивью; он внимательно вглядывался в даль - не видно ли где-нибудь на горизонте дымка, по которому можно было бы определить, где работает комбайн. Но ничего не было видно. Жнивье простиралось сколько хватал глаз,- казалось, до самого края земли.