Спрут
Шрифт:
В испано-мексиканском ресторанчике Солотари, за столиком у двери сидели друг против друга Ванами и Пресли. Перед ними стояла бутылка белого вина, тарелка с маисовыми лепешками и глиняный горшок с бобами. Кроме них в ресторанчике никого не было. В этот день Энникстер по сельскому обычаю устраивал танцы в новом, только что отстроенном амбаре. По этому случаю на ранчо Кьен-Сабе был объявлен праздник, и все работы приостановлены. Пресли же и Ванами условились провести этот день вместе, пообедать у Солотари, а после совершить дальнюю прогулку. Обед они уже почти закончили и теперь сидели, откинувшись на стульях. Солотари подал им черный кофе, графинчик мескаля и, вернувшись в свой угол, задремал.
В течение
На худом, осунувшемся лице Ванами сквозь оливковый загар проступала бледность. Длинные черные волосы, как у святых и евангелистов с картин прерафаэлитов, ниспадали по обе стороны лица. Пресли снова отметил его остренькую бородку, черную и шелковистую, начинавшуюся от впалых щек. Он вгляделся в лицо - лицо пророка, окрыленного какой-то идеей, пастуха иудейских легенд, обитателя пустыни, на которого снизошла благодать. Он был одет так же, как в прошлый раз, когда Пресли увидел его со стадом овец: в коричневый холщовый комбинезон с заправленными в ботинки штанами, серую фланелевую рубашку, расстегнутую на медной от загара груди, и подпоясан вместо пояса патронташем без патронов.
Но сейчас, когда Пресли всмотрелся пристальней, он с удивлением отметил в глубоко посаженных глазах какое-то новое выражение. Он припомнил, что все утро Ванами был как-то непривычно сдержан. Он то и дело впадал в задумчивость, был невнимателен, рассеян. Очевидно, случилось что-то важное.
Наконец, Ванами заговорил. Он откинулся на спинку стула, засунул большие пальцы за пояс, опустил голову, и, слушая его голос, монотонный, без всякого выражения, можно было подумать, что он разговаривает во сне.
В нескольких словах он рассказал Пресли о том, что произошло в первую ночь, проведенную им в монастырском саду, об Ответе,- наполовину реальном, наполовину плодом воображения,- который он в ту ночь получил.
– Никому, кроме тебя, не стал бы я рассказывать об этом,- сказал он,- но ты, я думаю, поймешь меня - во всяком случае, отнесешься с сочувствием, а мне так необходимо открыться кому-то. Сперва я сам себе не верил. Был уверен, что это самообман, но на следующую ночь все снова повторилось. Тут уж я испугался - или нет, не испугался, а был выбит из равновесия; да что там - потрясен до глубины души. Решил на этом остановиться и больше не искушать судьбу. Долгое время я близко не подходил к миссии, занимался своими делами, избегал даже думать об этом. Но соблазн был слишком велик. Однажды вечером я снова очутился там под тенью грушевых деревьев и стал кликать Анжелу, вызывать ее из мрака, из ночи. На этот раз ответ последовал быстро, ошибки тут быть не могло. Не берусь объяснить тебе, что это было и как он дошел до меня, потому что никаких звуков я не слышал и не видел ничего, кроме тьмы. Ночь была безлунная. Но где-то далеко, над ложбиной, мрак оказался потревоженным, и мое я, перенесенное моей волей из монастырского сада в ложбину, взывавшее к ней, искавшее ее, нашло уж не знаю что, но все-таки нашло - место отдохновения и поддержку. Три раза с тех пор я побывал в саду ночью. Третий раз - вчера.
Он замолк, глаза его горели от возбуждения. Пресли, наклонившись вперед к нему, сидел неподвижно, в напряженном ожидании.
– Ну и что же… вчера?
– спросил он.
Ванами пошевельнулся, опустил глаза и с минуту барабанил пальцами по столу.
– Вчера ночью,- ответил он,- как бы тебе сказать… что-то изменилось. Ответ возник ближе.- Он сделал глубокий вздох.
– Ты уверен?
Ванами улыбнулся с выражением человека, не допускающего сомнений.
– Я не могу сказать, что на этот раз я получил Ответ скорее или легче. Но ошибиться я не мог. То, что прежде тревожило мрак, что возникало в безлюдной
ночи… приблизилось ко мне, приблизилось физически, на деле.
Голос Ванами снова упал. Его лицо - лицо молодого пророка, провидца, приобрело вдохновенное выражение. Он смотрел
– А что, если,- пробормотал он,- что, если я буду стоять под грушевыми деревьями по ночам и призывать ее снова и снова, и всякий раз Ответ будет все ближе и ближе, и я дождусь того, что однажды ночью, в счастливейшую из ночей он… она…
Внезапно напряжение ослабилось. Вскрикнув и как-то странно дернув рукой, Ванами очнулся.
– Господи!
– воскликнул он.- Да что это? Как же я посмею? Что все это означает? Порой я прихожу в ужас, а порой переполняюсь нежностью и радостью, каких не испытывал с самой ее смерти. Все это недоступно пониманию! Как мне объяснить тебе то, что происходит, когда я взываю к ней в ночи, и во мраке возникает трепет - слабый, отдаленный, невидимый,- неосязаемое, едва уловимое движенье? Нечто недосягаемое зрению и слуху, познаваемое лишь каким-то шестым чувством. Послушай, вот на что это похоже: на ферме Кьен-Сабе мы всю прошлую неделю засевали зерном поля. Сейчас зерно лежит глубоко упрятанное, погребенное во мраке, в темных глубинах, под комьями земли. Можешь ты представить себе первое, изначальное шевеление, которое, должно быть, после сева возникает в пшеничном зерне, когда оно, слепое и глухое, откликнется из темных недр земли на зов солнца - самый первый позыв к переходу от покоя к движению еще задолго до того, как появятся малейшие признаки физических изменений, задолго до того, как микроскоп впервые сможет уловить хотя бы крошечный сдвиг,- когда натянется впервые рубашка зерна, в предчувствии жизни? Ну так вот, это столь же неуловимо.
Он снова замолчал, погруженный в свои мысли, а потом невнятно пробормотал:
– То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет… а она, моя Анжела, умерла.
– А ты не ошибаешься?
– сказал Пресли.- У тебя не было сомнений, что что-то действительно произошло? Воображение может иной раз сыграть с человеком
странную штуку, да и обстановка была соответствующая. Ведь, согласись, немыслимо, чтобы произошло нечто подобное! Да ты и сам говоришь, что ничего не видел, ничего не слышал.
– Я верю,- ответил Ванами,- в то, что существует на свете шестое чувство, или, вернее, целая система иных, не имеющих названия чувств, недоступных на
шему пониманию. Людям, долго живущим в одиночестве, близко к природе, знакомы такие ощущения. Быть может, это нечто такое, без чего не может существовать никакая жизнь, нечто роднящее нас с растениями и животными. То же, что заставляет птиц улетать на юг задолго до наступления холодов, побуждает и пшеничное зерно пробиваться наверх, навстречу солнцу. И это чувство никогда не обманывает. Зрение и слух могут обмануть, что же касается шестого чувства, то оно действует безошибочно, на него можно положиться полностью. Да, я ничего не слышу в монастырском саду. Ничего не вижу, ни с чем не прихожу в соприкосновение, и тем не менее у меня нет никаких сомнений.
Пресли спросил в некоторой нерешительности:
– А в сад ты снова пойдешь? Чтобы еще раз проверить?
– Не знаю.
– Странная история,- растерянно проговорил Пресли.
Ванами откинулся на спинку стула, и взгляд его снова стал отсутствующим.
– Странная история,- тихо повторил он.
Наступило долгое молчание. Ни один из двоих не нарушал его, даже не пошевельнулся. Здесь, в этом старинном, отживающем свой век городке, погруженном в полуденную дрему, опаленном зноем, покинутом, забытом, изнывающем под раскаленным солнцем, эти два странных человека: один - поэт от природы, другой - потому что сам себя вышколил, оба - не нашедшие на переломе столетья своего места в жизни, мечтатели, витающие где-то в прошлом, мятущиеся души, вслепую нащупывающие свой путь к познанию незнаемого, сидели над пустыми стаканами, безмолвные среди сгустившегося вокруг них безмолвия, слыша лишь воркованье голубей, да жужжанье пчел, в тишине столь глубокой, что до них временами отчетливо доносилось пыхтенье паровоза, маневрировавшего на станции в Боннвиле.