Спрут
Шрифт:
Время от времени появлялся Энникстер с непокрытой головой, с встрепанными рыжими вихрами. Он бегал от амбара к дому и обратно, таща на себе то ящик иина, то корзину лимонов и ананасов, то большую оплетенную бутыль. Помимо общего руководства он взялся сам приготовить крюшон - что-нибудь эдакое, чтобы разом каждого с ног валило.
Сбруйную Энникстер резервировал для себя и ближайших друзей. Он велел принести сюда из дому длинный стол, на котором расставил ящики с сигарами, бутылки виски и пива и большие фарфоровые чаши для крюшона. И не будет в том его вины, решил он, если половина гостей не будет к концу вечера пьяным-пьяяна, так, чтобы дым стоял коромыслом,- бал его прогремит на всю округу, так что через много лет люди будут о нем вспоминать.
участия в обсуждении, но Энникстер был доволен: Губернатор разрешил Хэррену войти в комитет, если он того хочет, и Хэррен обязался взять на себя шестую часть расходов по проведению кампании при условии, что расходы эти не превысят определенной суммы.
Подойдя к дверям с намерением обрушить поток pyгательств на голову совсем сбившегося с ног повара-китайца, который резал лимоны на кухне, Энникстер увидел Пресли и Ванами.
– Здорово, Прес!
– обрадовался он.- Иди сюда, посмотри, как мы тут все устроили!
– Он указал головой на амбар.- Готовимся к встрече гостей,- продолжал он, когда приятели подошли ближе.- Но как мы управимся к восьми часам, ума не приложу. Представьте себе, у этого негодяя Карахера не хватило лимонов! В самую последнюю минуту выяснилось, хотя я еще месяц назад предупредил его, что мне потребуется три ящика. На резвой лошади можно было бы обернуться, так нет, кому-то понадобилось увести чалую из загона в самый неподходящий момент. Видно, украли! И вместе с седлом, за которое я шестьдесят долларов отдал. Да я этого мерзавца под суд отдам, чего бы это мне ни стоило! Японских фонариков половины против заказанного не додали, а свечей и к этим не хватает! Глаза б мои не смотрели! Все самому приходится делать; никто пальцем о палец не ударит, если над ними с палкой не стоишь. Мне все это осточертело! Да еще шляпу где-то потерял. И надо же мне было затевать эти дурацкие танцы! К тому же назвал несметное количество бабья. Не иначе как бес попутал.
Потом, забыв, что сам подозвал к себе молодых людей, он прибавил:
– Ну, я побежал. Вы уж извините меня. Дел у меня невпроворот.
Он послал повару последнее ругательство и снова скрылся в амбаре. Пресли с Ванами пошли своей дорогой, а Энникстер, пересекая амбар, чуть не сшиб Хилму, которая вышла с ящиком свечей в руках из той его части, которая предназначалась под конюшню.
Пробормотав что-то в качестве извинения, Энникстер вернулся в сбруйную, затворил за собой дверь и, забыв об ответственности момента, закурил сигару и плюхнулся на стул, сунув руки в карманы и закинув ноги на стол, попыхивая сигарой и глядя в задумчивости сквозь сизый дым.
Он вынужден был признаться самому себе, что никак не может выкинуть из головы мысли о Хилме Три. В конце концов она завладела-таки его мыслями. То, чего он больше всего боялся, случилось. И не будет ему больше покоя, потому что он только о ней одной и думает. Ложится спать с мыслями о ней и с мыслями же о ней встает. Двадцать четыре часа в сутки они одолевают его. Мешают работать, нарушают порядок дня. Ведь стыдно же сказать, как глупо он транжирит своо время. Подумать только, что не далее как вчера он стоял у витрины музыкального магазина в Боннвиле и вполне серьезно раздумывал, не купить ли Хилме в подарок музыкальный ящик. Даже сейчас при мысли об этом он покраснел от стыда; и все это после того, как она ясно сказала ему, что он ей неприятен. А ему все мало - продолжает бегать за ней. Это он-то, Энникстер!
Грохнув по столу каблуком, он в сердцах выругался. Сколько раз давал он себе слово выбросить ее из головы! Раньше это ему удавалось, но теперь с каждым днем становилось все труднее и труднее. Стоит только ему опустить веки, и перед глазами появлялась
Энникстер был в полном смятении. Если не считать робкой девицы из Сакраменто, работавшей в мастерской, где чистили перчатки, он никогда не знал близко ни одной женщины. Его мир был груб, суров, населен одними мужчинами, с которыми приходилось браниться, воевать, порой даже пускать в ход кулаки. К женщинам он относился с бессознательным недоверием великовозрастного школьника. Но вот наконец в его жизнь вторглась молодая женщина. Он был повергнут в смущение, раздражен сверх всякой меры, рассержен, измучен, околдован и сбит с толку. Он относился к ней с подозрением и в то же время страстно ее желал, не представляя, Как к ней подойти. Ненавистная ему как представительница женского пола, она тем не менее привлекала его как личность; не умея разобраться в этом двойственном чувстве, он порой начинал ненавидеть Хилму, а сам был постоянно взвинчен, обозлен и раздосадован до крайности.
Наконец он отшвырнул сигару и снова занялся насущными делами. День клонился к вечеру под аккомпанемент докучной, шумной суеты. Каким-то непонятным образом амбар был приведен в порядок и готов к приему гостей. Последняя штука батиста изрезана и развешана на стропилах, последняя хвойная ветка прибита к стене, повешен последний фонарик, последний гвоздь вбит в эстраду для музыкантов. Солнце зашлo. Все засуетились, забегали, спеша поужинать и переодеться. Уже совсем смеркалось, когда Энникстер последним вышел из амбара. Под мышкой у него торчала пила, а в руке он нес сумку с инструментами. Он был в рубашке, пиджак висел перекинутый через плечо, иа заднего кармана брюк торчал молоток. Настроение у не го было прескверное. За день он совершенно вымотался. Шляпу отыскать ему так и не удалось.
– А тут еще кобыла с седлом, за которое шестьдесят долларов плачено, исчезла из загона,- бурчал он.
– Хорошенькие дела, нечего сказать!
Дома миссис Три подала ему холодный ужин с черносливом на десерт. Поужинав, он принял ванну и оделся. В последнюю минуту решил надеть костюм, в котором обычно выезжал в город,- черную пару, сшитую по последнему слову моды боннвильским портным. Не шляпа-то пропала! У него были и другие шляпы, не поскольку пропала эта, а не другая, он думал о ней все время, пока одевался, и в конце концов решил еще раа хорошенько поискать ее в амбаре.
Минут пятнадцать шарил он по всем углам конюшни переходя от стойла к стойлу, перевернул все в сбруйной и в фуражной клети, но тщетно. Наконец, выйдя на сере дину амбара и окончательно отчаявшись, он оглядело вокруг - все ли в порядке.
Гирлянды японских фонариков, развешанные по всей конюшне, еще не были зажжены, но с полдюжинь висевших на стенах ламп с огромными жестяным! рефлекторами горели слабым огнем. Тусклый, притушенный свет заполнял огромный пустой амбар, где гуляло эхо, оставляя в потемках дальние углы и пространство под крышей. Амбар выходил фасадом на запа; и сквозь широкую щель в воротах в помещение просачивалась последняя полоса света - остаток вечерней зари, неожиданный здесь и совершенно не сочетающийся с неярким свечением керосиновых ламп.
Оглядевшись по сторонам, Энникстер заметил в дальнем углу какую-то тень, которая выступила было из мрака, на миг задержалась в полосе света и тут же, при виде его, снова скрылась в потемках. До него донесся звук торопливых шагов.
Вспомнив о пропавшей кобыле, Энникстер громко окликнул:
– Кто там?
Ответа не было. Он выхватил из кармана револьвер.
– Кто там? Отвечай, а то стрелять буду.
– Нет, нет, нет, не стреляйте!
– крикнули в ответ.- Пожалуйста, осторожно! Это я - Хилма Три!