Спрут
Шрифт:
Они проговорили с час, до наступления ночи, и вскоре Пресли заметил, что Ванами опять погружается в свои мысли. Он надолго замолкал и сидел, углубившись в себя, сосредоточенно думая о чем-то. Вдруг он встал и повернулся лицом к северу, в сторону Сан-Хуанской миссии.
– Ну, кажется, мне пора,- сказал он.
– Пора? Куда ты? Ведь уже ночь!
– Туда,- Ванами сделал неопределенный жест, указывая на север.- До свидания!
И, не сказав больше ни слова, исчез, словно растворившись в сумраке ночи. Пресли остался один, озадаченный. Он отыскал свою лошадь, подтянул подпруги, вскочил в седло и поехал домой при свете звезд, задумчивый, с поникшей головой.
Расставшись с Пресли, Ванами заложил большие пальцы за пустой патронташ, служивший ему поясом, и быстро зашагал под откос, спускаясь с пастбищ Лоc-Муэртос в пустынную, спящую Гвадалахару. Худoe, загорелое лицо с впалыми щеками, с небольшой черной остроконечной бородкой и глазами, полными грусти, было все время повернуто на север. Он шел быстро, как всегда с непокрытой головой, и его длинные черные волосы развевались по ветру. Он знал, куда идет. Знал, что ему предстоит пережить в эту ночь.
Опять его никогда не затихающее горе вынырнуло вдруг из окружающего сумрака и всей тяжестью навалиллось ему на плечи. Оно неумолимо гнало его назад - тудa, где он навеки потерял свое счастье, где нашла свой конец светлая любовь, где идиллию постиг крах - в монастырский сад, под сень старых грушевых деревьев.
Но гнало его туда не только горе. Сад хранил тайну. Ночь там не всегда была нежилой, мрак не всегда безмолвен. Порой ему чудилось, что что-то шевельнулось в ответ на его призыв, приблизилось к ному Поначалу ощущение постороннего присутствия вселяла страх, но случалось, при приближенииневедомого создания страх стал уступать место несказанной радости. Не доверяя собственным чувствам, отвергая столь неверное, мучительное счастье, страшась тягостного смятении духа - неизбежного следствия проведенной в саду ночи, Ванами считал за лучшее держаться подальше от этого места. Но после очередного приступа неуемной тоски, когда мысли об Анжеле, воспоминания о ней болью отзывались в сердце и слезы застилали глаза, желание снова побывать в саду становилось непреодолимым. Иногда он просто не мог совладать с собой. Ноги сами несли его в миссию, и ему все время казалось, что он слышит чей-то зовущий голос.
Гвадалахара была погружена в безмолвие и мрак. Даже из окон ресторана Солотари не проникало света. Город спал. Только неизменное бренчание гитары доносилось из одной из невидимых в темноте хижин. Ванами пошел дальше. Запахом полей и лугов и знакомым легким ароматом цветов пахнуло на него, когда он вышел из города на дорогу, пролегавшую через поли Кьен-Сабе к миссии. По обе стороны расстилались бурыо поля, беззвучно вынашивающие хранившиеся в их недрах семена. Два дня назад прошел обильный дождь, и от влажной почвы исходил острый запах плодородной земли.
Ванами миновал хозяйственные строения энникстеровской усадьбы и двинулся дальше. Все вокруг было погружено в сон. Вращавшаяся при слабом северо-восточном ветре вертушка артезианского колодца шумно поскрипывала. Из тени сарая крадучись вышла кошка, решившая поохотиться на полевых мышей, и замерла в ожидании - только копчик хвоста ее чуть подерги вался. А из сарая донесся переступ тяжелых копыт и затем хруст соломы под громоздким корпусом уклады вающейся с глубоким вздохом на подстилку коровы.
Оставив ферму позади, Ванами продолжал путь, Справа, вдалеке, угадывалась возвышенность, на которой стояла миссия и маячила сторожевая башня. Бе жали минуты. Он продолжал идти вперед. И вдруг остановился, приподнял голову, напряг глаза и пани стрил уши.
На огромном белом валуне, спиной к нему, сидел Энникстер. Сидел, подавшись вперед, поставив локти на колени и подперев руками подбородок. Он не шевелился. смотрел на окружающие его унылые поля и молчал. То была ночь, когда владелец Кьен-Сабе, проборовшись с собой с ночи до утра, нашел-таки путь к спасению. Когда Ванами натолкнулся на него, душевная борьба в нем только набирала силу. Сердце его еще не пробудилось. Ночь едва наступила, до рассвета было далеко, и комковатые поля лежали вокруг голые, бурые, безжизненные, без единого зеленого ростка.
На секунду жизненные пути двух людей, столь различных по характеру, соприкоснулись здесь в ночной тиши под звездным небом. Затем Ванами тихонько пошел своей дорогой, раздумывая, какая беда погнала ночью и этого трезвого, делового, отнюдь не мечтательного человека в безлюдные поля, о чем размышляет он сидя здесь в одиночестве.
Но Ванами тут же забыл обо всем. Материальный мир отодвинулся. Реальность сжалась до точки и исчезла, как исчезают звезды при восходе луны. И по мере того, как его поглощала совершенно иная стихия, все земное растворялось, улетучивалось из сознания и он вступал в мир таинственный, непознаваемый. Мир видений, легенды, чудес, где нет ничего невозможного.
Он стоял у ворот монастырского сада. Перед ним возвышалась старая колокольня. Сквозь стрельчатые своды в верхней ее части, где висели колокол - дар испанской королевы, ему видны были тихо горящие звезды. Бесшумно носящиеся в воздухе летучие мыши бросали пляшущие тени на светлую поверхность вековых стен.
Ничто не нарушало тишины. Даже цикады. Спали пчелы. В траве, на деревьях, забившись в чашечки цветов, дремали мошки, гусеницы, жучки - все многоликое миниатюрное население дневного сада. Даже еле слышный шорох ящерицы, скользнувшей по теплому булыжному полу колоннады, не нарушил глубокою покоя, торжественной тишины. И только где-то в глубине сада, то замирая, то снова набирая силу, журчал фонтан; его струйка била неустанно, отмечая бег секунд. четкую поступь часов, циклы лет, неотвратимый ход столетий.
Было время, когда калитка, перед которой остановился сейчас Ванами, стояла наглухо запертая. Но он давно устранил это препятствие. С минуту он помедлил, поддавшись таинственному очарованию ночи, затем, нажав на щеколду, распахнул калитку, вошел, тихо притворив ее за собой. И оказался в монастырском саду.
Над ним было иссиня-черное небо, густо усыпанное звездами. Серебрился плат Млечного Пути. В северной части небосвода Большая Медведица уже вышла на ежедневную прогулку. Большая туманность Ориона была подобна искрящемуся вихрю звездной пыли. Низко нависнув над горизонтом, светился бледно-шафрановый диск Венеры. Из одного края вселенной в другой величественно шествовали созвездия, и загадочное прозрачное свечение, остающееся на пути их следования, распространялось затем по всей земле - безмятежное, неиссякаемое, торжественное.