Спрут
Шрифт:
Наконец все было куплено, все приготовления закончены, чемоданы с новыми платьями Хилмы упакованы, билеты до Боннвиля куплены.
– Мы поедем сквозным экспрессом и никаких гвоздей!
– заявил Энникстер, обращаясь к жене через стол, когда они сидели в последний раз за ужином,- местные и почтовые поезда не для нас, верно?
– Но ведь он приходит в Боннвиль в пять утра!
– запротестовала Хилма.
– Ну и что?
– сказал он,- зато прокатимся в пульмане. Я не хочу, чтобы какой-нибудь кретин в Боннвиле сказал, что я не умею жить на широкую ногу, а, кроме того, Вакка встретит нас на станции с экипажем. Да, сударыня, или пульман - или мы вообще не едем! Может, я действительно ничего
Он настоял на своем, и в один прекрасный день молодые супруги прибыли под вечер на вокзал, с кого отправлялся экспресс Сан-Франциско - Нью-Йорк. Провожали их только родители Хилмы. Энникстер знал, что Магнус и Остерман находятся в городе, но приложил все усилия, чтобы не встретиться с ними. Насчет Магнуса у него не было никаких опасений, но этот шут гороховый Остерман мог выкинуть что угодно. Не хватало еще, чтобы их на прощание осыпали рисом.
Энникстер шагал вдоль состава, нагруженный плетеными корзинами, чемоданами и саквояжами; шляпа у него съехала на сторону, билеты он держал в зубах. Сзади, стараясь не отстать, трусили Хилма и ее родители. На вокзале Энникстер всегда начинал страшно суетиться. Ему казалось, что непременно произойдет что-то непредвиденное, и он упустит свой поезд. Он летел на всех парусах, и, когда наконец долетел до своего пульмана и оглянулся, оказалось, что остальные затерялись где-то в толпе. Оставив чемоданы на платформе подле своего вагона, он кинулся назад, ожесточенно размахивая руками.
– Скорей, скорей!
– закричал он, обнаружив их.- Сейчас отправляется!
Он протиснулся сквозь толпу и стал подгонять их, но, когда они добежали до своего вагона, оказазалось, что одного чемодана не хватает. Энникстер начал орать. Хороши порядочки на ТиЮЗжд, нечего сказать! Впрочем, что можно ждать от этой корпорации! Ну погодите, я вам покажу… Тут, однако, в дверях вагона появился проводник и сразу успокоил его: оказалось, что чемодан он занес в вагон.
Энникстер не разрешил родителям Хилмы зайти в вагон, опасаясь, что поезд вот-вот тронется. В вагон они поднялись вдвоем, прошли за проводником по узкому коридору мимо отдельных купе, заняли свои места, открыли окно и высунулись из него, чтобы попрощаться со стариками. Те не пожелали возвращаться в Кьен-Сабе. Старик Три подрядился снабжать молочными продуктами ресторан при гостинице своих родственников - дело весьма выгодное. Да и Боннвиль находился не так уж далеко от Сан-Франциско; расставались они не надолго.
Проводники начали убирать подножки, стоявшие перед входом в спальные вагоны.
– С Богом!
– сказал отец.- Прощай, дочка, не забывай нас, приезжай, когда сможешь.
Со стороны вокзала донеслись сильные размеренные; удары станционного колокола.
– Ну, кажется, поехали,- крикнул Энникстер.- До свидания, миссис Три!
– Не забывай свое обещание, Хилма,- крикнула мать,- пиши каждое воскресенье!
Длинный состав напрягся, заскрипев и заскрежетав всеми своими деревянными и железными частями. Все начали торопливо прощаться. Поезд встрепенулся, тро нулся и, медленно набирая ход, выкатился на залитый солнцем простор. Хилма высунулась из окна и махала матери носовым платком, пока не потеряла ее из виду. Затем уселась на свое место и взглянула на мужа.
– Ну вот,- сказала она.
– Вот,- отозвался Энникстер.- Ты счастлива? – спросил он, заметив, что у нее в глазах стоят слезы.
Она энергично закивала и, крепясь, улыбнулась ему.
– Ты сегодня что-то бледная,- сказал он, озабоченно глядя на нее.- Тебе нездоровится?
– Нет, я чувствую себя достаточно хорошо.
Его беспокойство еще более усилилось.
–
Хилму и правда слегка укачало,- от Сан-Франциско до Оклендского мыса они ехали на пароме. Тошнота eе не совсем прошла. Но Энникстера не удовлетвори, такое объяснение. Он пришел в страшное волнент
– Тебе плохо!
– воскликнул он встревоженно.
– Да нет же, нет,- запротестовала она,- вовсе мне не плохо.
– Но ты сказала, что чувствуешь себя не совсем хорошо. Что у тебя болит?
– Да не знаю я. Нигде у меня не болит. Господи Боже! Ну, что ты всполошился.
– Может, у тебя головная боль?
– Вовсе нет.
– Значит, ты просто утомилась. Конечно! И неудивительно - сколько тебе пришлось сегодня мотаться по моей милости.
– Милый, я не устала и не больна, и все у меня в порядке.
– Не говори, я же вижу. Сейчас я распоряжусь, чтобы постелили постель, и ты ляжешь.
– Ну, что народ смешить!
– Слушай, скажи мне, что у тебя болит? Покажи где. Рукой покажи! Может, ты хочешь покушать?
Он спрашивал и переспрашивал, не желая менять гему разговора; уверял, что у нее синяки под глазами и что она похудела.
– Надо бы узнать, нет ли при поезде врача,- бормотал он, растерянно оглядываясь вокруг.- Покажи-ка язык. Я знаю: глоток виски - вот что тебе нужно, и хорошо бы чер….
– Ни в коем случае!
– воскликнула она.- Я совершенно здорова. Погляди на меня. А теперь скажи, похожа я на больную?
Он с горестным видом вглядывался ей в лицо.
– Нет, ты как следует посмотри. Я же образец здоровья,- настаивала она.
– С одной стороны, может, и так,- начал он,- но вот с другой…
Хилма затопала ногами и изо всех сил стиснула кулаки. Потом зажмурилась и замотала головой.
– Даже слушать не хочу, не хочу, не хочу!
– кричала она.
– Но все-таки я…
– Бе-бе-бе, бе-бе-бе!
– передразнила она его.- Не хочу, не хочу!
– И зажала ему рот рукой.- Гляди-ка, вон идет официант из вагон-ресторана, приглашает ужинать, а твоя благоверная проголодалась!
Они пошли в вагон-ресторан и поужинали, а состав, выйдя тем временем на главную магистраль, все набирал скорость и уже мчался на всех парах; так будет он нестись чуть ли не неделю, наматывая на колеса мили, как пряжу на веретено.
Уже смеркалось, когда они проехали Антиок. Не черняя заря вдруг описала круг и оказалсь справа по ходу поезда за горой Дьябло, которая встала перед ними во весь рост, видимая чуть ли не от самой подошвы. Теперь поезд шел в южном направлении. Проехали Нероли, потом Брентвуд, потом Байрон. С наступлением сумерек вдалеке по обе стороны полотна начали выстраиваться горы, заслоняя горизонт. Поезд грохоча несся вперед. Пространство между горами было поделено на мелкие и крупные хозяйства. Чем дальше, тем крупнее они становились; начали появляться огромные пшеничные поля; ветер, поднятый несущимся мимо поездом, колыхал пшеницу, и казалось, что по ней пробегают волны. Горы становились выше, растительность пышнее, и к тому времени, как взошла луна, поезд уже давно оставил позади северо-восточную границу долины Сан-Хоакин.
Энникстер с женой занимали целое купе, и перед тем, как они улеглись спать, проводник опустил верхнюю полку. Хилма, сидя в постели и закрыв лицо обеими руками, прочла молитвы, потом поцеловала мужа, пожелала ему спокойной ночи и сразу, как маленькая, уснула, не выпуская его руки из своих.
Энникстер обычно плохо спал в поезде; задремывал и тотчас просыпался, томился, то и дело поглядывая на часы, сверяясь с расписанием всякий раз, когда поезд останавливался; дважды он выходил попить воды со льдом, а потом подолгу сидел на узкой полке, потягиваясь, зевая, и бормотал неизвестно по какому поводу: