Спящие от печали (сборник)
Шрифт:
Охотники возвращались, попусту изодрав одежду, почернев от усталости, голода и низкого палящего солнца, под которым они побывали. Ни с чем приходили даже те, кого опоясывали полуночницы-знахарки заговорёнными ремнями, испещрёнными витиеватыми арабскими знаками, нанесенными справа налево и содержащими в себе тайную силу над событиями. Скорбные старухи, покачивая головами в белоснежных уборах, скупо рассказывали про то поздними вечерами, сидя на кошме рядом с притихшей Лунной Красавицей, забывшей про сон и про надкушенную палочку сушёного творога, зажатую в пухлом кулаке.
Он и в самом деле был ещё жив, неуловимый Шулмусы: он повадился являться в городской квартире Лунной
Далеко за полночь видения замедляли свой бег и растворялись в предрассветной тьме, становясь клочьями тающего тумана. И когда предрассветная тьма редела и становилась похожей на слабо светящееся молоко, в Лунной Красавице оживал неведомый ребёнок. Он не был привередливым, как другие неродившиеся ещё, но живущие уже дети, – Лунную Красавицу не тошнило от неугодных ребёнку запахов, – и никогда не изнурял её мучительным желанием той или иной пищи, доводящим будущих матерей до слепой неуёмной страсти. Но чуток был к малейшей опасности, грозящей Лунной Красавице и ему. Она вначале чувствовала, как испуганное дитя поджимается и каменеет под самым её пупком. И лишь минуту спустя шарахалась в сторону от бешеного автомобиля, налетевшего из-за поворота.
Едва исчезала угроза, ребёнок расслаблялся и уже редко давал знать о себе, слегка поводя чем-то острым – должно быть, двигал осторожно локотками, устраиваясь удобней в тепле и покое. И совсем неслышно было его, когда оставалась она наедине с мчащимися бесплотными призраками: дитя замирало вовсе.
Действие губительной хины ослабевало и проходило в конце концов, младенец медленно покручивался – и переворачивался медленно. И уж потом бился торопливо, как бьётся в воде серебристая сильная рыба, попавшаяся на крючок смерти. Младенец бился оттого, что попался на крючок жизни, – так думала она, придерживая руками небольшой плотный живот. Однако Лунная Красавица была упрямее жизни.
С нижних улиц города, из долин и впадин, поднимался неизбежный вечер. Он быстро охватывал прозрачной тьмою синеву остывающего неба. И навстречу вечеру выкатывалась прохладная луна, словно бухарская круглая дыня, охлаждаемая в арыке, в тени, весь долгий жаркий день. Тогда, распахнув окно, Лунная Красавица глотала из шуршащих пакетов сухую горечь, похожую на пыль. И ждала до полуночи медведя Шулмусы.
И однажды, когда Лунная Красавица со стоном зажимала уши, распираемые тишиной, глухоту её и тупость мышц пробили разряды нестерпимой боли, от которых сотряслось всё тело до затылка. Когтистая невидимая лапа вспорола её чрево одним сильным ударом и заскребла по позвоночнику. Тогда что-то треснуло в пояснице. Обезумев, Лунная Красавица побежала вдруг неведомо куда, но сразу упала.
В тот миг она увидела ненадолго с высоты чужую молодую женщину, валяющуюся в её комнате. И взгляд равнодушно отметил змеящуюся по полу смоляную длинную косу, узкую спину, обтянутую ситцевой старой сорочкой, худые смуглые ноги, одна из которых была неудобно подвернута, а другая, в красном тапочке, вытянута, и что кожа лежащей не так темна, какою бывает она у восточных женщин. Внезапно спина её напряглась и содрогнулась, и Лунная Красавица потеряла лежащую из вида, так как наступила тьма.
Но жёлтый электрический свет пробился вскоре сквозь ресницы. Она приподнималась, чтобы видеть блестящую кровь, выползающую из-под туловища темной медлительной волной. И откидывалась на пол, натужно дыша. Потом трясущееся тело её окатывала душная испарина, а поясница, очугунев, начинала дергаться снова.
В час борьбы тьмы и света, на исходе ночи, Лунная Красавица, оскалившись, перегрызала упругую солёную пуповину, чтобы больше ничто уже и никогда не соединяло
Он был меньше кошки и казался сутулым – склонённое отёчное лицо его почти касалось голубоватых полупрозрачных колен, подтянутых к широкому животу, а на растопыренных пальцах ещё не выросло ногтей.
Волоча за собою кровавый след, Лунная Красавица доползла до ванной комнаты, прихватила там тряпку и приползла назад. В глухом и сером рассвете она вытирала кровь вокруг скорченного недвижного ребёнка, и вытирала свой след, и беззвучно полоскала тряпку в ванне, привставая на дрожащие колени, липнущие к полу. Вода скоро становилась багровой.
Потом Лунная Красавица стояла на четвереньках перед растворённым стенным шкафом, раскачиваясь из стороны в сторону, прежде чем собралась с силами и вытянула свежую неглаженую простынь. Этой простынью она подхватила младенца, уже холодного, уже тяжёлого будто камень, плотно сомкнувшего толстые веки на одутловатом личике, и завернула его с головой.
Лунная Красавица опасалась ещё, что он вот-вот закричит от удушья в тугом белом коконе – вздрогнет, и закричит, и забьётся. Но это был послушный и непривередливый ребёнок – он умер сразу и навечно, как она того хотела.
Со свертком на вытянутых руках, боясь прижать его к себе, Лунная Красавица двинулась на балкон, с трудом переставляя расползающиеся колени. В глаза её ударили первые лучи восходящего и ясного солнца. Она не заметила солнца, зрачки её не сузились, а колени ткнулись в порог и застыли.
Но, постояв, Лунная Красавица одолела это препятствие и уложила сверток в картонную коробку, валяющуюся на балконе. Она возвращалась уже на локтях, не спеша, подтягивая рывками больное туловище. Руки уставали и подламывались, и плохо держали её. Потом Лунная Красавица пыталась взобраться на постель. Она падала на пол, ушибаясь каждый раз головою об угол кровати. Наконец Лунная Красавица затихла на кровавых разводах и плевках – так и не взобравшись, она уснула, прижимаясь щекою к полу.
Она попала в нестерпимое пекло, ощущая сквозь забытье, что пекло это – ледяное. И видела промерзшее окно гостиничного номера. И снова решительная рыжая подруга толкала Лунную Красавицу в плечо. «Мы должны научиться танцевать голыми на их столах! – говорила она резким шепотом. – Иначе отсюда не выбраться, слышишь? Никогда. Никогда. Никогда. А здесь у нас один жених на двоих – это хромой учитель пения, да и тому уже сорок. О чём ты только думаешь!.. Но если мы научимся танцевать голыми, кто-нибудь из командированных этих начальников полюбит тебя или даже меня. Они могут увезти нас отсюда в город. В город. В город».
И Лунная Красавица глотала жаркую ледяную водку. «В город. Они могут». И видела, как переступает меж рюмок озябшими ногами рыжая подруга её, как раскачивается над столом длинное тело, покрытое мурашками: «в город». И вновь торопливо отводила глаза от бледных грудей, сведенных гостиничной стужей. Химические оранжевые кудри падали на жалкое лицо танцующей – она не убирала их и мучилась от стыдливости, бедная неудачливая подруга её…
Но пьяные приезжие кричали Лунной Красавице: «Ну? Ну! Ну!!!» И один из них, начальник толстый и курносый, уже сорвал с Лунной Красавицы кофту, а второй, мелкий, похожий на кузнечика, вцепился в пояс юбки и теребил этот пояс с ненавистью, будто хотел разодрать его. И тогда молчавший всё это время Старик рявкнул спокойно: «Хватит».