Спящие воспоминания
Шрифт:
— Ах вот как… Вы о ней слышали? При каких же обстоятельствах?
Вопрос прозвучал одновременно с тревогой и интересом, как будто она боялась, что мне ведомы некоторые тайны.
— Я долго жил в Верхней Савойе. Там я встречал учеников Георгия Ивановича Гурджиева…
Я произнес эту фразу медленно, выдержав ее взгляд.
— В Верхней Савойе?
Судя по всему, она не ожидала, что я выложу эту подробность. Я походил на полицейского, рассчитывающего на эффект неожиданности, чтобы расколоть подозреваемого.
— Да… В Верхней Савойе… в районе Плато-д’Асси… недалеко от Межева…
Мне вспомнилась дарственная надпись на романе «Памяти Ангела», наверняка адресованная ей: «Тебе… Межев… Шаг в пропасть…»
— И вы лично знали учеников Гурджиева… в Верхней Савойе?
— Да, некоторых…
Я чувствовал, что она с какой-то нервозностью ждет от меня имен.
— Мать моего одноклассника… Она возила нас к своей подруге, та тоже была ученицей Гурджиева… аптекарша… в Плато-д’Асси…
Я прочел в ее глазах удивление.
— А ведь я ее знала, когда-то давно… эту аптекаршу из Плато-д’Асси… Ее тоже звали Женевьевой… Женевьева Льеф.
— Я не знал, как ее зовут, — сказал я.
Мадлен Перо склонила голову, как будто пыталась отчетливее вспомнить эту женщину. А может быть, и другие детали своей тогдашней жизни.
— Я не раз бывала у нее в Плато-д’Асси…
Она забыла о моем присутствии. Я молчал, мне не хотелось отвлекать ее от этих мыслей. После долгой паузы она повернулась ко мне:
— Я и подумать не могла, что вы мне напомните обо всем этом.
Она выглядела такой взволнованной, что я подумал, не сменить ли тему.
— Женевьева говорила мне, что вы даете уроки йоги. Я бы очень хотел поучиться йоге у вас.
Мадлен Перо меня не слышала. Снова склонив голову, она, очевидно, рылась в памяти, пытаясь извлечь немногие оставшиеся у нее воспоминания об этой аптекарше из Плато-д’Асси.
Она придвинулась ко мне ближе. Наши лица почти соприкасались. Она заговорила совсем тихо:
— Я была очень молода… наверно, в вашем возрасте… у меня была подруга, ее звали Ирен… Это она привела меня на собрания к Гурджиеву… в Париже, на улице Колонель-Ренар… У него была целая группа учеников…
Она говорила быстро, отрывисто, как будто обращалась к исповеднику. И мне было немного неловко. Ни по возрасту, ни по опыту я не подходил на роль духовника.
— А потом я уехала с моей подругой Ирен в Верхнюю Савойю… в Межев и Плато-д’Асси… Ей прописали курс лечения в санатории в Плато-д’Асси…
Мадлен Перо готова была рассказать мне всю свою жизнь. Много самых разных людей делали это в последующие годы, и я часто задавался вопросом почему? Должно быть, я внушал доверие. Мне нравилось слушать людей и расспрашивать их. Я часто ловил обрывки разговоров незнакомых людей в кафе. Записывал их, как мог незаметно. По крайней мере, эти слова
— Ирен — это та, что надписала вам «Памяти Ангела»? — спросил я.
— Точно.
— Там в конце написано: «Шаг в пропасть». Я хорошо знаю «Шаг в пропасть».
Она нахмурила брови, как будто припоминая.
— Это было ночное заведение, куда я ходила с Ирен.
Я не забыл это разрушенное здание по дороге к Мон-д’Арбуа, часть которого сохранила следы пожара. На фасаде еще висела табличка светлого дерева с надписью красными буквами «Шаг в пропасть». Я провел несколько месяцев в пансионе в нескольких сотнях метров оттуда, чуть выше.
— С тех пор я больше не была в Верхней Савойе, — сказала Мадлен Перо сухо, как будто ей хотелось закончить наш разговор.
— А после знакомства с Гурджиевым вы участвовали в «группах»?
Казалось, мой вопрос ее удивил.
— Я спрашиваю об этом потому, что мать моего друга и аптекарша из Плато-д’Асси часто употребляли это слово…
— Этим словом пользовался сам Гурджиев, — ответила она. — «Рабочие группы»… «работа над собой»…
Но я думаю, ей не хотелось пускаться со мной в более конкретные объяснения о доктрине Георгия Ивановича Гурджиева.
— Ваша подруга Женевьева… — вдруг сказала она. — Просто невероятно, до чего она похожа на Ирен… Увидев ее впервые в том кафе напротив Валь-де-Грас, я испытала шок… Мне показалось, что это Ирен…
Меня нисколько не озадачило ее признание. Так много странных слов я слышал еще в детстве из-за приоткрытых дверей, тонких стен гостиничных номеров, в кафе, залах ожидания, ночных поездах…
— Я очень беспокоюсь за Женевьеву… Вот о чем я хотела с вами поговорить…
— Беспокоитесь? Почему?
— Она так странно живет… как будто иногда собственная жизнь ее не касается… Вы не находите?
— Нет.
— Любопытно, почему вам это невдомек… Иной раз кажется, что она идет мимо своей жизни… Вы не замечали? Она никогда не напоминала вам сомнамбулу?
Это слово было связано для меня с названием балета, виденного в детстве и оставшегося прекрасным воспоминанием. Я пытался найти сходство между Женевьевой Далам и той балериной, которая медленно, вытянув вперед руки, поднималась по лестнице.
— Сомнамбулу… возможно, вы правы, — согласился я.
Мне не хотелось ей перечить.
— Ирен была в точности как она… в точности… Тоже временами будто отсутствовала… Я пыталась с этим бороться…
— А что думал об этом Гурджиев?
Я задал этот вопрос и сразу пожалел. Мне случалось в ту пору задавать такие вот неуместные вопросы. Просто чтобы прекратить разговор. Слушая людей и выказывая им максимум внимания, я порой испытывал чувство усталости и внезапное желание обрубить концы.