Спящий

Корнев Павел Николаевич

Да так, наверное, оно и было…

Удача улыбнулась совершенно случайно. Тот день начался даже хуже остальных – под утро я забылся в полудреме, а потом долго не мог понять, кто я такой и где нахожусь. Сердце билось с долгими перерывами, казалось, будто с левой стороны груди под ребрами находится одна лишь пустота. И даже мягкое касание веры Лилианы больше не могло согреть.

– Спекся человек со связями, – обратил внимание на мое состояние рыжий Джек.

– Нам легче, – только и хмыкнул Люсьен.

Вдвоем они переложили меня на тележку и только выкатили из камеры, как

подвал огласил металлический перезвон тревожной сигнализации. Сжимая в руках электрические дубинки, мимо нас пронеслись два охранника, но почти сразу они прошли обратно уже без всякой спешки.

– Порядок, – сообщил один из них Люсьену. – Можете идти.

Меня покатили в лабораторию, и очень скоро навстречу попались незнакомые санитары, которые тащили носилки с накрытым простыней телом. Выглядывавшая из-под материи рука с неровно перерезанным запястьем безвольно моталась при каждом их шаге.

Кто-то соскочил…

В итоге на процедуру мы опоздали, и профессор Берлигер не преминул устроить санитарам разнос. В коридор те выскочили словно ошпаренные.

– Никакой ответственности! – возмущался заведующий отделением, направив мне в глаза луч электрического фонаря.

Читавший газету доктор Эргант промычал нечленораздельное согласие, а потом сообщил:

– С тех пор, как ее высочество две недели назад упала в обморок прямо во время приема, на публике она больше не появлялась. Ходят слухи, принцесса до сих пор пребывает в бессознательном состоянии.

– Состояние здоровья ее высочества оставляет желать лучшего, – подтвердил профессор.

– Кома?

– Вероятно. Но я воздерживаюсь ставить диагнозы на основании газетных статей и непроверенных слухов. И вам того же желаю.

– Разумеется, профессор. Разумеется, – смутился доктор Эргант.

Спроси кто меня – я бы сказал, что никакая это не кома, а попросту перестает биться пересаженное принцессе сердце. Мое вымышленное сердце.

Из-за электротерапии талант сиятельного донельзя ослаб, и я больше не обладал возможностью с помощью силы воображения воплощать в реальность образы из своей головы. И потому с теми, кто зависел от меня целиком и полностью, сейчас должны были твориться страшные вещи. Кронпринцесса Анна, Елизавета-Мария, тот же лепрекон…

– Нужен регент, новое правительство, перемены! Империя от этого только выиграет! – веско объявил профессор, повернулся ко мне и улыбнулся, но не по-доброму, а скептически, с неприятной ухмылкой. – А вы? По-прежнему верите в иудейские сказки?

Я промолчал, но Берлигер в ответах и не нуждался, каждую нашу встречу он первым делом оценивал состояние моих глаз и непременно заносил результаты в свой рабочий блокнот.

Я мог из чистого упрямства сохранить свою веру, но не в моей власти было продолжать остаться сиятельным. Электротерапия день за днем превращала меня в обычного человека, и поделать с этим ничего было нельзя.

– Надо увеличить содержание активного вещества! Дополнительное воздействие на головной мозг снимет природную защиту и ускорит электромагнитное воздействие, – объявил профессор и посмотрел на увлекшегося чтением ассистента. – Доктор Эргант, где препарат? Вы приготовили его?

Врач поспешно отложил газету, на его широком лице промелькнуло смущение.

– Да-да, сейчас…

Но профессор Берлигер был человеком действия, промедления

выводили его из себя. Досадливо фыркнув, он схватил со стола стеклянный стакан и принялся собственноручно отмерять в него какие-то порошки. Потом долил из графина воды, накапал опиумной настойки и стал яростно размешивать получившуюся суспензию мерной ложкой. Раствор быстро светлел, обретая привычную прозрачность.

Все это время доктор Эргант наблюдал за его манипуляциями с видом побитой собаки. У него даже не хватило смелости сообщить профессору, что для приготовления препарата тот использует его собственный стакан. Сам врач всегда пользовался в этих целях железной кружкой.

Оценив прозрачность раствора, Берлигер кинул мерную ложку на стол и склонился над каталкой.

– Вкус может показаться немного непривычным, – предупредил он, поднося стакан к моим губам.

Так оно и оказалось. Резкая горечь обожгла язык и небо, и мне даже не пришлось изображать приступ тошноты. Зубы сжались сами собой, тонкое стекло хрустнуло и раскололось. Профессор отдернул руку, но было поздно: во рту у меня оказалось полно острых осколков. Приподняв голову, я закашлялся и выплюнул их себе на грудь; по больничной робе растеклось пятно кровавой слюны.

– Эргант! – обернулся профессор к ассистенту, и этого краткого мига всеобщей неразберихи хватило мне, чтобы выдернуть кисть из широкой петли кожаного ремня, спрятать меж пальцев самый крупный осколок и вернуть руку на место.

Окровавленные стекляшки быстро смахнули на пол и смыли в канализационный сток ведром воды, затем тщательно осмотрели мой рот и обработали порезанную губу. После этого была приготовлена новая порция микстуры, и все пошло своим чередом, за одним небольшим исключением: мои пальцы стискивали осколок стекла. И это обстоятельство меняло решительно все. Точнее – должно было изменить.

Той ночью я первый раз поднялся с койки. Не совсем поднялся, просто ухватился левой рукой за спинку, напрягся и заставил себя сесть. И пусть я сразу завалился вбок и уткнулся плечом в холодную каменную стену, радости моей это нисколько не омрачило. Еще недавно я не был способен даже на такую малость. Впрочем, и сейчас тело было словно ватным, ноги не слушались, а правая рука едва-едва шевелилась.

– Дьявол… – донеслось от соседа по камере.

Порезанные осколками стакана губы начали кровить, я сплюнул на пол красную слюну и шумно выдохнул.

– Да! Сегодня я расскажу тебе о дьяволе. О дьяволе и о том, как его убить…

На ночь лампы в палатах выключали, и освещением служила лишь тоненькая полоска света, проникавшая из коридора в щель под дверью. В прежние времена этого бы хватило с избытком, но сейчас я видел в темноте не столь хорошо, как прежде, поэтому долго водил пальцами по деревянной боковине кровати, выискивая подходящую трещину.

– Дьявол! – напомнил о себе сосед.

– Да-да! – успокоил я его. – Сейчас!

Зажатым в пальцах осколком стакана я начал углублять и расширять трещину, чтобы подцепить ногтями острую щепку сантиметров в десять длиной и отодрать ее от деревянной боковины. Любое неверное движение могло расколоть стекляшку, приходилось сохранять величайшую осторожность, и работа подвигалась медленно. Но впереди у меня была вся ночь. Вся ночь и разговор о дьяволе.