Сразу после сотворения мира
Шрифт:
– Ну, как поплавали? – бодрым голосом спросила с берега Нэлли Лордкипанидзе.
– Здравствуйте, Элли, – неожиданно поздоровался Плетнев и двумя руками согнал с лица и волос воду.
– У вас такой счастливый вид.
– Это потому, что вода сегодня прекрасная. Парное молоко.
Она захохотала, как всегда, с удовольствием.
Ее майка-платье с выцветшей ослиной мордой на животе открывало загорелые ноги, слегка исцарапанные на лодыжках.
– А почему у вас осел? – спросил Плетнев, чтобы не смотреть на ее ноги.
– Где? –
– Не видно, – согласился Плетнев.
– Папа тогда называл меня Ослик, – продолжала она как ни в чем не бывало, отпустила подол и сверху еще полюбовалась на изображение. – «Ну, как мой Ослик, везет свою вязанку дров?» – спрашивал он меня. Мне приходилось очень много работать, и мы по этому поводу всегда шутили.
Плетнев прихлопнул на шее слепня, посмотрел на него и выбросил через плечо.
– А вы прямо так, без полотенца?
– Я про него и забыл.
– Тогда нам нужно двигаться, иначе они вас сожрут.
Плетнев прихлопнул еще одного, на ноге.
Они пошли по лугу, изумрудному, как все изумруды на свете. Элли пощупала волосы, забранные вверх и стиснутые монументальной заколкой. Плетнев подумал, что для завершения картинки было бы отлично, если б она их распустила, и даже представил себе – золото и зелень, очень красиво, и перепугался, что она на самом деле сейчас их распустит.
Если она так сделает и еще эдак поведет головой из стороны в сторону, чтобы они легли особенным образом, – значит, все вранье.
Нет никакого золота и изумрудов.
Элли впереди пристроила полотенце на шею, откинула крючок с калитки и придержала ее перед Плетневым и его велосипедом.
– Какая у вас замечательная машина, – сказала она, пока он протискивался мимо. – Сколько скоростей?
Алексею Александровичу стало смешно.
…Успокойся уже, а? Никто не собирается тебя соблазнять, распуская волосы на деревенском лугу. Ты здесь просто добрый сосед, милый человек, дачник-неудачник. Соблазнять тебя неинтересно, да и бессмысленно.
Тут он вдруг обиделся и рассердился.
– А почему вы раньше никогда не приезжали, дом ведь пустует давно? – спросила она.
– У меня не было времени.
– А сейчас появилось?
– Сейчас появилось.
– Вам, должно быть, здесь скучно.
– Мне весело, – возразил рассерженный Плетнев, которого никто не собирался соблазнять. – А где ваш велосипед?
– Вон, в кустах. Я его на луг никогда не затаскиваю. Мне лень лезть в калитку.
Она двинулась куда-то в сторону, а Плетнев двинулся в другую, и они столкнулись, так что ему пришлось придержать ее под локоть. У нее была прохладная кожа, все еще немного влажная.
Н-да. Прохладная кожа. А еще у нее глаза.
Я сошел
Элли выкатила из кустов велосипед, ловко вскочила на седло и поехала. Плетнев взгромоздился на свой и двинул следом. Переднее колесо предательски вильнуло, но он удержал равновесие.
Ничего-ничего, я научусь!..
– Вот здесь тоже егерь живет. Где дом цветами расписан, видите?.. У него жена хорошо рисует. А за ним какой-то банкир, которому надоел его банк, и он устроил тут хозяйство. Он даже лошадей держит и двух ослов! Мы любим ослов. Это от них пляж огородили. Они все время там торчали и немного портили траву. Мы покупаем у него молоко, сметану, яйца.
– У банкира теперь молочно-сметанный бизнес?
– Не-е-ет! – Элли обернулась, блестя зубами и глазами. Велосипед у нее не вилял, ехал совершенно прямо, как по ниточке. – У него теперь такая жизнь! Куры и коровы нравятся ему больше курса евро к доллару и к японской йене.
– Так не бывает, – сказал Плетнев, внимательно следя за дорогой.
– По-всякому бывает.
– Я не верю людям, которые бросают все, чтобы сделать что-нибудь безумное. Поселиться на Тибете или в деревне Остров.
– Мы же не знаем, – рассудительно сказала Элли. – Вполне возможно, что ему нечего было бросать.
– Но вы же говорите!
– Я говорю, что мы покупаем у него молоко и сметану, и это такие вкусные молоко и сметана, каких я никогда раньше не ела. Еще у него самые счастливые куры на свете. Вот если вдоль дороги идет кура и у нее счастливый вид, значит, она именно из этого хозяйства!
Вдоль дороги действительно шла курица, и Плетнев против воли уставился, чтобы определить, достаточно ли у нее счастливый вид.
– А за этим забором живет Федор Еременко и собаки. Вы видели его собак?
Плетнев не сразу сообразил, как затормозить, а когда сообразил, тормознул так резко, что чуть не свалился. Элли оглянулась и тоже остановилась.
– Вот здесь живет Федор?
– Да-да. У него такой высокий забор из-за собак. Чтобы они не лаяли постоянно на тех, кто идет мимо. Они умные и вообще лают редко.
Именно из этой глухой коричневой калитки выбежала Женька и бросилась по дороге так, что чуть не упала. Значит, она была у Федора и он сказал или сделал что-то такое, что заставило ее рыдать и нестись сломя голову.
Странно. Очень странно. Женька и Федор никак не укладывались в картинку, которую Плетнев уже почти придумал.
– А он один живет?
– По-моему, когда-то у него была жена, но уже довольно давно нет. По крайней мере, она не приезжает. А была очень красивая.
– Местная?
– Ну, что вы, из Москвы, как и Федор.
Тут Плетнев совсем расстроился. Выходит, не только картинка никуда не годится! Персонажи тоже написаны неправильно. Портретного сходства никакого. Алексей Александрович был абсолютно уверен, что Федор Еременко продукт местного производства.