Сразу после сотворения мира
Шрифт:
Она решила, что он с ней соглашается, и приободрилась.
– Я подумала, если мы с тобой начнем все сначала… – И тут она взяла его за локоть.
Не только сердце превратилось в хромированный насос, но и весь Плетнев превратился в нечто жесткое, холодное и негнущееся, как поручень в трамвае.
Он аккуратно освободил локоть и сказал очень вежливо:
– Прошу.
Оксана стояла на террасе.
– Я думаю, – заявила она сверху, – вам нужно поговорить наедине. Я не хочу вам мешать.
Плетнев
– Пропуск секретарша сделала? – осведомился он, как будто это было самым важным.
– Ах, Алексей, какое это имеет значение? Главное, мы здесь.
…Самое главное, подумал Плетнев холодно, что мне теперь придется уволить секретаршу. А жаль. Она хороший работник.
– У тебя здесь мило. Нет, правда, мило! Иногда мне тоже хочется забраться в какой-нибудь шалашик, и чтоб меня никто не видел и не слышал. Так что я очень тебя понимаю.
– Спасибо.
– Алексей, – сказала теща серьезно, – перестань кривляться. Ну, мы же с тобой взрослые люди! Мы оба понимаем, что у нас нет другого пути, только… восстановить прежние отношения. Это гораздо удобнее, чем затевать скандал! Я поговорила с Маринкой, она все поняла, да же, доченька?
Доченька кивнула. Она стояла и смотрела в пол. Плетнев подумал, что сесть она не решается, потому что обивка плетеных стульев старая и грязная.
– То, что было, больше никогда не повторится. Это я тебе обещаю. Мы тебе обещаем. Да, доченька?
Маринка подняла на него глаза.
Она очень страдала, и ей хотелось, чтобы все кончилось поскорее. Еще ей хотелось «в город», и она знала, что уехать сегодня все равно не удастся, мать ни за что не согласится. Перспектива ночевки в этом жутком, отвратительном, чужом сарае на чужом диване с чужим постельным бельм пугала так, как если бы ее приговорили провести ночь в тюрьме.
Она знала, что сама во всем виновата – очень глупо попалась! – и теперь должна поплатиться за это, и готова была нести свой крест, но не ночевать же в таких условиях!..
Она быстро взглянула на мать.
Нет, мать ей не поддержка. Она миллион раз втолковывала дочери, что мужа надо вернуть любой ценой.
Но эта цена уж слишком высока…
Можно попробовать, конечно, но все это она уже пробовала, и ничего не получалось!.. Нет, можно попробовать…
Маринка всхлипнула, слезы наполнили глаза и покатились по щекам. Подводку она сделала многомесячную, ничего не потечет, зато от слез глаза станут еще больше.
– Лешенька, поедем домой, пожалуйста! Я без тебя не могу! Я больше не могу так жить…
И она подбежала к Плетневу, взяла его за руку и потянула на себя.
– Ну, прости, прости меня!.. Я не подумала просто!.. Я… все так получилось… Ты же знаешь… А мы с тобой замечательно жили, правда же? Ну, правда? Я не могу, не хочу без тебя!
Она
– Алексей, не будь садистом, – негромко сказала теща. – Посмотри на нее, в каком она состоянии.
Маринка обнимала его, слезы все катились, и, прижимаясь щекой к его льняной рубахе, думала с содроганием, что ничего не получится. Придется ночевать здесь.
– Ле-еш! – закричали из-за забора. – Леша-а-а!
– А! – заорал Плетнев в ответ.
Маринка отшатнулась, и Оксана посмотрела на него с изумлением.
– К тебе, что ль, приехали? – кричала Валюшка.
– Да!
– Дак давайте все к нам! У нас мясо еще не ставлено! Витюшка только угли разводит!
– Господи боже мой… – пробормотала Оксана.
Плетнев оторвал от себя супругу, у которой моментально высохли глаза и рот приоткрылся от изумления, прошагал к перилам и высунулся. С той стороны забора возникла растрепанная голова.
– Говорю, к нам давайте! У тебя трескать-то нечего, я знаю! Или чего? На речку сначала?! Артемку если там встретишь, гони домой, слышь, Леш?
– Слышу, – сказал Алексей Александрович. – Спасибо, Валюш, мы не придем.
– Да чего там! Веди, веди гостей на речку, а потом к нам!
– Они уже уезжают, Валюш.
Маринка приободрилась. Может, и не придется ночевать, а?..
– Чего это уезжают?! – изумилась соседка.
– Слезай оттеда! – послышалось из-за забора. – Все указания дает, американский советник! Сказано тебе, не лезь!
– А я и не лезу, чего я лезу-то!.. – И Валюшкина голова скрылась.
Алексей Александрович улыбался.
Солнце садилось, березы качались вдалеке, ободранный и объеденный куст как будто приосанился, и понятно стало, что завтра будет длинный теплый июльский день – и река останется на месте, и соседи, и теплые доски пола, и привычные дела, которые так важны для него.
То, что происходит сейчас на террасе, – нет, не важно.
Не слишком приятно, конечно, но – не важно.
Хромированный и никелированный насос постепенно стал разваливаться на составные части, и под ним обнаружилось сердце, совершенно нормальное, человеческое, то самое, что колотилось так сильно и больно, когда Плетнев обнимал первобытную женщину, принадлежащую только ему.
Только ему одному.
– Дикость какая, – неуверенно произнесла Оксана и пожала плечами. Полыхнули бриллиантовые реки. – Ты разговариваешь… с этими?.. С аборигенами? – Она подбородком показала в сторону забора. – Ты здесь совсем одичал, Алексей. Пора возвращаться в город.