Средь бала лжи
Шрифт:
«Лиар — убийца. Эгоист. Бездушная тварь. И ты пытаешься его оправдать?»
Они говорили без слов, но Таше казалось, что скажи она это вслух, — она бы почти рычала.
«Нет. Я никогда не буду его оправдывать, — помолчав, тихо откликнулся Алексас. — Я лишь пытаюсь сказать, что в этой истории всё может быть не так, как ты думаешь».
Всё не так, Таша, сказал ей Арон вечность назад, когда она обвиняла его во лжи. Всё не так, как ты думаешь…
«Арон
Некоторое время она ещё чувствовала затылком взгляд, которым в молчании смотрел на неё Алексас.
Затем ощутила движение, которым он в свою очередь отвернулся к стене.
«Светлых снов, моя королева».
Не ответив, Таша накрылась одеялом с головой: сама не понимая, отчего так сильно на него так злится.
Не потому ли, что его слова резонансом отдались в мыслях куда сильнее, чем ей бы того хотелось?..
Она стоит посреди пустой улицы. Белый снег бархатной гладью застилает мрамор под ногами, белые дома вокруг разрушены, ночная тьма скрывает остальное.
Компанию ей составляет лишь чувство полной безнадёжности. А ещё одиночество и, наверное, чьи-то призраки. Нет даже ветра, лишь снег летит сверху, как пепел: город пуст и мёртв, он сам обратился в призрака.
Адамант, белый город-сказка, пал в неведомой войне.
Она делает шаг вперёд, в пустоту и снег. Зачем-то оборачивается.
Позади остаётся один-единственный след.
Снова шаг. Вокруг только снег и тьма, только белый и чёрный цвет. Снова оборот, снова след, и снова — единственный: снег уже стёр предыдущий.
Шаг. Оборот. Снег. След. Снег заметает следы… так время лечит раны. Так годы стирают память.
Шаг…
— Подождите! — завидев вдали чей-то силуэт, она бежит вперёд. — Подождите меня!
Она бежит вперёд — и, споткнувшись, останавливается.
Её ждёт мёртвый. Много мёртвых.
Таша смотрит на ровную линию шестиконечных каменных крестов. Выше её роста, абсолютно одинаковых. Откуда они прямо посреди улицы?.. Подходит к ближайшему: снег припорошил верхушку, но не занёс медной таблички с именем.
Она читает буквы, неведомым образом прекрасно различимые во тьме, и ночь становится ещё темнее.
«Ленмариэль Бьорк».
Но у мамы же нет могилы. Её тело сожгли.
Откуда она здесь?..
Она идёт вперёд, вглядываясь в следующие таблички. «Тариш Морли», «Альмон Фаргори»… отец, которого она никогда не знала, и отец, который никогда её не любил —
Она смотрит на ряд крестов — и, понимая, что всё это могилы тех, кого она знала или мечтала узнать, и тех, кто погиб по её вине, сломя голову бежит по занесённой снегом мостовой. Бежит, но всё равно видит таблички, с безжалостной услужливостью извещающие об очередном мертвеце, что она оставила на своём пути. Наёмники, кеары, эйрдали…
Когда в глаза бросились буквы «Лиден Лормари», ноги остановились сами собой.
Но этого не может быть. Не может. Она видела госпожу Лиден живой, совсем недавно, когда уезжала из Фар-Лойла…
…но в последний раз она и Адамант видела живым.
Она прикусывает губу. Делает шаг — и со странной смесью облегчения и ужаса понимает, что крестов впереди остаётся совсем немного.
«Гирен Лормари».
Шаг.
«Орек Норман».
«Леогран Норман».
«Лавиэлль Норман».
«Джеми Сэмпер».
«Найдженэйл, колдун-заговорщик»…
Буквы перед её глазами прыгают и расплываются, но она всё равно делает шаг. Туда, где остаются три последних креста.
«Лив Фаргори».
«Арон Кармайкл».
Слёзы текут у неё по щекам.
Шаг. Оборот. Пустота.
Последний крест…
«Алексас Сэмпер».
Она падает, касаясь коленями снега, не чувствуя холода, — и понимает, почему в этом городе её тенью сопровождают безнадёжность и одиночество.
Потому что всех, кого она знала и любила, уже нет.
— Все они, в конце концов, не так уж важны. — За спиной слышится тихий знакомый голос, и она закрывает лицо руками: какая теперь разница, что с ней будет. — В моей игре бесценна лишь твоя жизнь.
— Таша! — кто-то кричит вдали, окликая её по имени, но она лишь давится всхлипами, клонясь к земле. — Таша, проснись!..
А потом открыла глаза, задыхаясь и дрожа, — и поняла, что Алексас сидит рядом, держа её за плечи, и губы её солоны от слёз.
Таша вцепилась в его рубашку, притянув к себе: заставив лечь рядом, поверх одеяла, которым укрывалась она. Уткнулась в его плечо, судорожно смаргивая капли с ресниц.
— Это сон, — тихо сказал Алексас, гладя её по волосам. — Только сон.