Среди легенд
Шрифт:
Размечтался. А если… Нет… А вот если… А вот это попробуйте.
– Вова, что с тобой?
– Сколько, говоришь, стул стоит?
– Сто пятьдесят семь рублей.
– Ого. Ты скоро?
– Да, сейчас уже закрываться будем. Ты меня на улице подожди.
Фомин вышел на свежий воздух и легкий морозец, и мысли чуть прояснило, как там у Ильфа и Петрова про бриллиантовый дым? «Бриллиантовый дым держался под потолком» и что-то там про прыгающие жемчужины.
В Москве ведь тоже клад нашли незадолго до его переноса в это тело, делали раскопки в старом Гостином дворе и нашли два больших кувшина, полных серебряных монет. Что-то около ста
– Все, Вова пошли, – вывела его из задумчивости девушка. – Нам туда, – и они потянула его вдоль улицы.
Глава одиннадцатая
Света была ростом примерно метр шестьдесят. Схватилась за локоть, выставленный Фоминым, и почти повисла на нем. Спускались под небольшим уклоном. Впереди была накатанная ледовая дорожка, и девушка бросила Вовку на произвол судьбы и, чуть разбежавшись, на валенках, покатилась по льду. Упала в конце и весело засмеялась, зазвенела колокольчиками. Беда.
Дорожки такие до ее дома еще несколько раз попадались, и каждый раз Света бежала прокатиться и почти каждый раз падала, Вовка бросался поднимать, в последний раз она специально дернула его на себя, и Фомин бухнулся сверху, припечатав хрупкое создание к тротуару. Света только пискнула. Их лица находились рядом совсем, и так и тянуло попробовать на вкус чуть розовые, без следов помады, губки.
– Молодые люди, тут ведь дети ходят! – проскрежетало над ними.
Встали, отряхиваясь, аж подскочили. Никаких детей рядом не было, стояла женщина в белом полушубке и укоризненно качала головой. Прохожие были, но далеко, и детей среди них не наблюдалось. «Облико морале».
Дом Светы находился как бы внутри двора из более высоких домов и даже не двора, чуть ли не парка. Высокие липы и березы. Липу с другим деревом зимой не спутаешь, она словно забыла сбросить свои цимозные зонтиковидные соцветия. Или свиристелей ждет, чтобы рассеять деток по окрестностям.
Они подошли к подъезду. В этом дворе-парке, чуть дальше вглубь, раздавались пьяные выкрики и даже свист. Вовка потянул Свету к двери от беды, а второй рукой стал нащупывать кастет в кармане, когда там метрах в тридцати грохнул выстрел, и крики смолкли. Потом бахнул еще один, и послышался шум разбегающихся людей и крик: «На помощь!»
– Быстрее заходи, дверь закроем, – дернула его Света.
– Товарищи, помогите, милиционер ранен! – раздалось одновременно со стороны двора.
Вовка
– Что тут…
– Фомин? Вовка? Ты что тут делаешь? – к нему повернулся тот, что сидел и расстегивал полушубок.
Вовка обоих сразу узнал. Это были капитаны из соседней с ним комнаты, те самые, с которыми вскладчину суп варили. Лежал на земле капитан Семен со смешной фамилией Радостин, а склонился над раненым юрист первого класса Иван Третьяков.
– Ранен? – нагнулся над Семеном и Вовка, стал помогать расстегнуть полушубок.
– Наверное…
Твою ж налево! Не просто ранен, а очень хреново ранен. Явно в легкое. Из черного пятна на кителе пузырилась кровь, выталкиваемая наружу. Легкое прострелено.
– Иван, бери его за ноги, я под мышки подхвачу, тащим вон в тот подъезд. Нужно милицию и врачей вызвать, – Фомин подхватил раненого и потащил к Светиному подъезду. Ноги неуклюже, не попадая с Вовкой в ногу, тащил Третьяков. Уронил один раз.
– Ну, держи же! – прикрикнул на Ивана Фомин.
Света стояла, открыв дверь подъезда, и узкая полоска света указывала направление. Затащили и уложили на деревянный с облупившейся краской пол на лестничной клетке.
– Свет, вызывай милицию и врачей, – обернулся Вовка к девушке, которая стояла у него за спиной, прикрывая рот варежкой.
– У меня папа милиционер, – пискнула.
– Ну, так зови! Быстрее! – поторопил девушку Фомин.
Света, поскальзываясь на мокрых валенках, поскакала на второй этаж и забарабанила там в дверь.
Вдвоем с Третьяковым они расстегнули на капитане и китель, через гимнастерку продолжала пузыриться кровь.
– Зажми рану пальцем, – гаркнул на побелевшего прокурора Фомин и стал стучаться в ближайшую квартиру.
Тишина. Вовка перешел к следующей. Там открыли сразу, словно за дверью стояли, женщина в свитере и с шалью на плечах. Даже старушка почти.
– Что случилось? – И пытается на цыпочки встать заглянуть через плечо Вовки в подъезд.
– У вас в доме врачей или медсестер не живет?
– Я врач!
– У нас милиционер раненый.
– Ох ты! Отойдите со света! – старушка отстранила Третьякова и склонилась над раненым. – Нож нужен! Парень, на кухне у меня… А, сама.
Бабушка бросила раненого и поспешила к себе в квартиру, вернулась с полотенцем и ножом.
В это время с верхнего этажа послышались грузные шаги, доски деревянных ступеней заскрипели. Спускающий, без сомнения, был милиционером. Он был в кофте, но при этом в милицейских галифе, синих с красным тонким лампасом. Сапог не было, вместо них обрезанные рыжие валенки.
– Что тут происходит. Кто старший? – голос у дядьки был начальственный. Вот тебе и Света, и кто же у нас «папа»?
– А вы кто? – оторвался от раненого на секунду Третьяков. – Вызвали милицию и «скорую»?
– Подполковник Россохин. Московский уголовный розыск. Вы кто?
– Юрист первого класса Третьяков Иван Федорович – учащийся Высшей школы милиции, – вытянулся прокурорский.
– А это? – «папа» подошел ближе к раненому. Из-за его плеча показалась зареванная почему-то физиономия Светы.