Среди людей
Шрифт:
Часа через полтора остановился возле нее самосвал, пожилой шофер высунулся из окошка кабины:
— Тебе куда, мамаша?
Старуха рассказала, что надо ей в город, на станцию, а оттуда путь ее лежит далеко: поездом трое суток, и еще, сын писал, километров пятьдесят на попутке.
Шофер попался понятливый, он спросил:
— В колонию, что ли?
Она радостно закивала, шофер понравился ей. Он вышел из своего самосвала, погрузил старухину поклажу в порожний кузов, а саму старуху взял к себе в кабину.
— Ты вот что,
Она не разобрала того, что он говорил. Тогда он крикнул:
— Глухая?
— Недослышиваю, — ответила старуха.
Не понижая голоса, шофер во второй раз пояснил:
— Можем мы с тобой разбиться к чертовой матери, если я засну за рулем. Поняла?
— Поняла, — сказала старуха.
— Твоя задача — не давай мне спать, мамаша. Ставь передо мной вопросы, а я буду отвечать.
— Тебя как зовут? — спросила старуха для начала.
— Минаев, Степан Данилович.
— Семейный?
— По второму разу.
— Разошедшись или померла жена?
— Умерла, — сказал шофер. — Замечательная была женщина… Объясни мне, мать, если можешь, почему всякая сволочь живучее хороших людей?
— Не знаю, — сказала старуха. — Не буду врать.
— Третьего дни показывали у нас в Доме культуры кино. Нашли на Кавказе столетних стариков, сняли, как они чай пьют в саду, как прытко персики с дерева обирают. А я смотрю на них и думаю: какую же вы, заразы, спокойную жизнь прожили, если дотянули до ста лет!
— Может, невестки у них хорошие, — сказала старуха. — Или зятья.
Но шофер не слушал ее.
— Это ж сколько надо близких людей похоронить за такой срок, и чтоб душа не надорвалась! Это ж надо только об себе думать, чтоб так долго жить!.. Ты прикинь, мать, цифру подлости за сто лет: чего они насмотрелись на своем веку? Вон ты оглохла совсем, и душа в тебе держится на самом кончике…
— Верно, — сказала старуха. — Сработавшись я, устала уже маненько.
— А до ста годов тебе еще дудеть лет двадцать. Выдюжишь?
— Куда мне, — сказала старуха. — И так зажилась.
— Ты с какого года?
— Не знаю, милый.
— Пенсию получаешь?
— Нету у меня пензии, — вздохнула старуха.
— А за что взяли сына?
— За драку.
— Убил кого?
— Не, — сказала старуха. — Было сотрясение мозог. Выздоровел. Ходит. Кабы не милиция, они б и так замирились.
Дорога разворачивалась плоская, однообразная, ни кустика по обочинам. Пожилому шоферу захотелось спать с новой силой. Он вел машину, высунув голову в боковое окошко, чтобы встречным ветром сдувало с лица сон.
В городе у вокзала он выгрузил старухину поклажу, снес ее на тротуар и пошел к машине, но, оглянувшись на глухую к городскому шуму бабку, совсем тощую и махонькую в толпе быстрых и уверенных людей, шофер выматерил себя громко за свою дурью жалость, воротился и занес багаж в здание вокзала к кассам.
Старуха
— Камней ты сюда наложила, что ли? — И пнул ногой картонный ящик. — Харчи небось?
— Продукты, — заулыбалась старуха.
— Сына-то как зовут?
— Славик.
— Сволочь твой Славик, — сказал шофер. — Ну, бывай здорова. Счастливо доехать, мамаша.
Она не поняла, за что он на нее рассердился, но обрадовалась сэкономленной трешке. Можно бы купить еще банок пять консервов, да некуда было класть.
Бабка осмотрелась обстоятельно, сидя на деревянном диване подле своих вещей. Торопиться было некуда, поезд отходил вечером, а билет у нее взят загодя на станции в поселке. Посторонних людей она нисколько не робела: за долгую свою жизнь старуха убедилась, что если кто ее утеснял или обижал, то были это всегда не посторонние, а люди, которых она знала.
Ехала она хорошо, удобно. Ей досталась верхняя полка, просторная для ее худого недлинного тела; в головах встал ящик, под боком. — чемодан. Проводница дала старухе за рублевку матрац, байковое одеяло, две чистые простыни, подушку, к ней наволочку и еще вафельное полотенце. Столько чистого белья за один раз бабка никогда не потребляла. Лежать ей было мягко, и она думала, что едет к сыну в мягком вагоне.
Народу в вагоне набилось много, внизу сидели по трое на полке, над бабкой, у потолка, тоже лежали, но это ей нисколько не мешало. Отоспалась она за дорогу, да и отъелась порядком. Чайников у соседей хватало, мужики бегали на станциях за кипятком, ее всякий раз приглашали к столу.
Продукты в дорогу она запасла — хлеб был, маслице, яички, наколотый кусковой сахар, заварка и дешевые леденцы. Всем этим она потчевала соседей, а они в свой черед угощали старуху. Было с кем и поговорить, здесь люди считали ее за человека. Она не таилась от них, рассказывала, зачем и к кому едет. Бабкина беда не казалась этим людям зазорной, никто ее не срамил за сына — не вор все-таки, не мошенник, по пьяному делу чего не случается, — а горькую ее жизнь при злой невестке и подавно понимали.
Попалась, правда, одна городская, уже не молоденькая женщина, на нее бабка сильно рассердилась. Женщина эта сказала, оглядывая при этом всех пассажиров и как бы приглашая подивиться, какая она разумная:
— Я вас всецело понимаю, но, полагаясь на свой жизненный опыт, должна сказать, что такова уж наша участь, всех матерей. Редкая невестка нам нравится, потому что мы ревнуем к ним наших сыновей.
— Это как? — спросила старуха.
— А вот очень просто, бабуся. Вы должны не показывать вида, если вам что-нибудь не по душе в доме вашего сына. Помалкивать надо, даже когда вам обидно. У вас с ней могут быть разные взгляды на жизнь…